Книга первая
Пролог
9 декабря 1939 года
Салоники, Греция
Один за другим грузовики карабкались вверх по крутой дороге в предрассветных сумерках. На вершине они увеличивали скорость, торопясь снова погрузиться во мрак дороги, проложенной через лес.
Водителям пяти грузовиков нужно было все время быть начеку, чтобы случайно не снять ногу с тормоза или не нажать на акселератор слишком сильно. Им приходилось напряженно вглядываться во мрак, чтобы быть готовыми к любой неожиданно возникшей преграде или крутому повороту.
Кругом все было объято тьмой. Они ехали с незажженными фарами. Колонна грузовиков ползла в серой греческой ночи, и лишь слабый свет луны, пробивающийся сквозь низкие густые тучи, освещал им путь.
Это было испытание на дисциплинированность. Но ни шоферам, ни пассажирам бок о бок с ними было не привыкать к дисциплине.
Все они были отшельниками. Монахами Ксенопского ордена, самого сурового из всех, подчинявшихся Константинской патриархии. В этом ордене слепое повиновение уживалось с привычкой полагаться лишь на свои силы. Монахи не смели нарушить дисциплину до самой смерти.
В головном грузовике молодой бородач священник скинул сутану, под которой оказался простой костюм рабочего — грубая рубаха и груботканые штаны. Он свернул сутану и заткнул ее за сиденье — под старое тряпье и ветошь. Потом обратился к шоферу:
— Ну, теперь осталось не больше полумили. Участок железнодорожного полотна идет параллельно дороге на протяжении трехсот футов. Место открытое. Успеем.
— Поезд там? — спросил, пристально вглядываясь во тьму, шофер, крепко сбитый монах средних лет.
— Да. Четыре товарных вагона. И только один машинист. Ни кочегаров, никого.
— Значит, придется помахать лопатой? — спросил монах с усмешкой во взгляде.
— Да, придется помахать лопатой, — просто ответил молодой монах. — Где оружие?
— В «бардачке».
Священник в рабочей одежде наклонился вперед и повернул ручку на дверце «бардачка». Дверца раскрылась. Он сунул руку внутрь, пошарил и достал тяжелый крупнокалиберный пистолет. Священник ловко вытащил магазин из рукоятки, проверил патроны и вогнал магазин обратно. Металлический щелчок словно поставил точку.
— Мощная штука. Итальянский?
— Да, — ответил шофер. Больше он ничего не сказал, но в голосе его слышалась скорбь.
— Что ж, подходяще для такого дела. Просто благословение. — Молодой священник сунул пистолет за пазуху. — Ты сообщишь его семье?
— Мне так приказано... — Было ясно, что шофер хочет еще что-то сказать, но сдерживается. Он только крепче вцепился в баранку.
На мгновение из-за тяжелых туч показалась яркая луна и осветила вырубленную в лесу дорогу.
— В детстве я тут играл, — сказал молодой священник. — Бегал по лесу, купался в ручьях. Потом обсыхал в горных пещерах. И воображал, что мне являются видения. Я был счастлив среди этих гор. Господу было угодно, чтобы я увидел их снова. Бог милостив. И добр.
Луна исчезла. Снова навалилась тьма.
Начался крутой спуск. Лес поредел, и вдали, еще едва видные, показались одинокие телеграфные столбы — черные копья на фоне серой ночи. Дорога выровнялась, расширилась и слилась с вырубкой, полоса которой разделяла лесной массив. Плоская безжизненная равнина, внезапно возникшая посреди бесчисленных горных круч и лесных чащоб.
На вырубке, теряясь во тьме, стоял поезд. Неподвижно, но не безжизненно. Из трубы паровоза широкой спиралью вился дым, медленно уплывая в ночь.
— Когда-то, — сказал молодой священник, — фермеры пригоняли сюда овец, привозили урожай. Отец рассказывал, что у них вечно возникали ссоры — даже до драки доходило, когда начинали выяснять, кому что принадлежит. Такие тут забавные случаи бывали... Вот он!
В черноте ночи сверкнул луч фонарика. Он дважды описал круг и остановился: теперь тонкая ниточка света била прямо в последний вагон. Священник в рабочей одежде вытащил из кармана миниатюрный фонарик, вытянул руку и ровно на две секунды нажал на выключатель. Отраженный от лобового стекла луч на мгновение осветил маленькую кабину. Молодой бросил украдкой взгляд на лицо брата-монаха. Он увидел, что его товарищ закусил губу: струйка крови текла по губе и подбородку, теряясь в коротко остриженной седой бороде.
Молодой подумал, что лучше промолчать.
— Подъезжай к третьему вагону. Другие развернутся и начнут разгружаться.
— Знаю, — ответил шофер. Он медленно повернул руль вправо и подвел машину к третьему вагону. К грузовику подошел машинист в комбинезоне и кожаной кепке. Молодой монах открыл дверцу и спрыгнул на землю. Мужчины посмотрели друг на друга и обнялись.
— Без сутаны тебя и не узнать, Петрид. Я уж забыл, как ты выглядишь.
— Э, да перестань. Четыре года из двадцати семи — это разве срок?
— Мы тебя редко видим. Все у нас об этом говорят. Машинист убрал свои большие загрубевшие ладони с плеч монаха. Из-за туч снова показалась луна и осветила машиниста. У него было суровое, энергичное лицо скорее пятидесяти, чем сорокалетнего человека, изборожденное морщинами, как это бывает, когда кожу постоянно дубят ветер и солнце.
— Как мама, Аннаксас?
— Нормально. Слабеет, конечно, с каждым месяцем, но пока что держится.
— А твоя жена?
— Снова беременна и уже не смеется. Все ругает меня...
— И правильно. Так тебе и надо, похотливому козлу! Я могу только еще раз повторить: уж лучше служить церкви, — засмеялся священник.
— Я передам ей твои слова, — улыбнулся машинист. Оба помолчали, потом молодой произнес:
— Да-да. Обязательно передай.
Он включился в работу, закипавшую у товарных вагонов. Тяжелые двери сдвинули, внутрь повесили фонари, их тусклого света хватало на вагон, но снаружи он был невидим. Люди в сутанах быстро сновали взад и вперед, от грузовиков к вагонам и обратно, нося картонные коробки с деревянной обшивкой. На каждой ярко выделялись распятие и тернии: символ Ксенопского ордена.
— Продукты? — спросил машинист.
— Да, — ответил брат. — Фрукты, овощи, вяленое мясо, зерно. У пограничников это не вызовет подозрений.
— И где же? — спросил машинист. Ему не надо было уточнять вопрос.
— В этом грузовике. В глубине кузова, под коробками с табаком. Ты выставил дозорных?
— Да, вдоль полотна и вдоль дороги, в обоих направлениях на милю. Не беспокойся. В воскресенье утром, до рассвета, только у вас, священников да послушников, есть неотложные дела. Остальные спят.
