— Нет, спасибо, я только что одну выкурил.
— У меня все болит. — Серб усмехнулся и закурил. — Не представляю, как старики это все выдерживают!
— Мы просто здесь дольше.
— Да я не тебя имею в виду. Других.
— Ну спасибо. — Виктор подумал: странно, что Михайлович жалуется. Он был крепко сбитым, здоровым парнем с бычьей шеей и широкими плечами. И вот что еще странно: он совсем не вспотел, а Фонтин весь взмок.
— Тебе удалось выбраться из Италии еще до того, как Муссолини сделал из вас лакеев Гитлера?
—Да.
— Мачек сделает то же самое. Скоро все сбегут из Югославии, помяни мое слово!
— Я не знал.
— Это пока что мало кто понимает. Мой отец понял. — Михайлович затянулся сигаретой и, устремив взгляд в поле, добавил тихо: — Его казнили.
Фонтин с сочувствием взглянул на парня:
— Да? Это очень больно. Я знаю.
— Откуда? — Серб повернулся и удивленно посмотрел на него.
— Потом поговорим. Сейчас надо вернуться к занятиям. Мы должны добраться до вершины вон той горы, пробежать через лес, так, чтобы нас не засекли. — Виктор встал и протянул руку: — Мое имя — Витто... Виктор. А твое?
Серб крепко пожал протянутую руку.
— Петрид. Греческое имя. У меня бабушка гречанка.
— Добро пожаловать в Лох-Торридон, Петрид Михайлович.
Постепенно Виктор с Петридом сработались. Да так Удачно, что сержант даже выставлял их в паре против более опытных курсантов в упражнениях по проникновению в охраняемый участок. Петриду позволили переселиться в казарму Виктора.
Фонтину казалось, что ожил один из младших братьев: любопытный, часто неловкий, но сильный и послушный. В каком-то смысле Петрид заполнил пустоту, облегчил боль души. Если этим отношениям что-то Я мешало, то лишь несдержанность серба. Петрид был разговорчив, засыпал Виктора вопросами, много рассказывал о себе, о своей жизни и, видимо, ждал, что и Виктор ответит ему тем же.
Но после известного предела Фонтин замолкал. Он просто не был расположен к откровенности. Он разделил боль воспоминаний о Кампо-ди-Фьори с Джейн и больше не собирался посвящать никого. Иногда ему даже приходилось осаживать Петрида.
— Ты мой друг, а не духовник.
— У тебя был духовник?
— Вообще-то, нет. Это просто фраза.
— Но ведь твоя семья была набожна? Наверняка.
— Почему?
— Ведь твое настоящее имя Фонтини-Кристи. То есть «Фонтины Христа».
— Да, на языке многовековой давности. Но мы не религиозны в общепринятом смысле слова. Уже давно.
— А я очень, очень религиозен.
— Это твое право.
Прошла пятая неделя, а от Тига все еще не было никаких известий. Фонтин даже забеспокоился: уж не забыл ли тот про него. Может быть, у МИ-6 появились сомнения относительно идеи «развала любой ценой». Как бы то ни было, жизнь в Лох-Торридоне отвлекала его от саморазрушительных воспоминаний, он niiaa чувствовал себя сильным и ловким.
Руководители лагеря назначили на этот день тренировочный курс «длительного преследования». Четыре казармы должны были действовать раздельно: каждая группа направлялась в лес под углом в сорок пять градусов от соседей и уходила на десять миль в глубь территории Лох-Торридона. Двоим курсантам из каждого барака давалось пятнадцать минут, затем в погоню за ними устремлялись остальные. Двое ушедших вперед должны были как можно дольше водить преследователей за нос.
Сержанты, естественно, отбирали для пары «беглецов» лучших курсантов. Виктор и Петрид стали первой парой из третьей казармы.
Они побежали по каменистому склону к лох-торридонскому лесу.
— Скорее! — приказал Фонтин, как только они вошли в густой лиственный лес. — Идем влево. И запомни: грязь, наступай прямо в грязь и ломай побольше веток.
Они пробежали ярдов пятьдесят, ломая кусты, шлепая ногами по сырой полоске мягкой земли, которая петляла сквозь лес. Виктор отдал второй приказ:
— Стоп. Хватит. А теперь доведем следы до сухой почвы... Так, хорошо. А теперь шагай назад, точно след в след. По земле... Хорошо. Отсюда бежим назад.
— Назад? — изумился Петрид. — Куда?
— К опушке. К тому месту, где мы вошли в лес. У нас есть еще восемь минут. Времени достаточно.
— Для чего? — Серб смотрел на своего друга так, словно Фонтин внезапно потерял рассудок.
— Чтобы взобраться на дерево. И спрятаться. Виктор выбрал высокую сосну, быстро взобрался на дерево. Петрид полез за ним. Его мальчишеское лицо раскраснелось. Они добрались почти до самой верхушки и закрепились по разные стороны ствола. Густые ветви их скрывали, зато местность внизу отлично просматривалась.
— У нас в запасе еще минуты две, — прошептал Виктор, взглянув на часы. — Отодвинь тонкие ветки. Прочно обопрись.
Через две с половиной минуты их преследователи пробежали внизу под сосной. Фонтин наклонился к молодому сербу:
— Дадим им еще тридцать секунд и спустимся вниз. Побежим к противоположной стороне горы. Там ее склон выходит на ущелье. Отличное укрытие.
— И будем на расстоянии брошенного камня от старта, — усмехнулся Петрид. — Как ты додумался?
— У тебя, видно, не было братьев, с которыми ты играл в детстве? Прятки были нашей любимой игрой. Улыбка сползла с лица Михайловича.
— У меня много братьев, — сказал он загадочно и отвернулся.
Сейчас было некогда обдумывать замечание Петрида. Да и не хотелось. В последние семь-восемь дней этот серб вообще вел себя довольно странно. То дурачился, то впадал в тоску и постоянно задавал вопросы, слишком откровенные для полуторамесячного знакомства. Фонтин посмотрел на часы:
— Я спущусь первым. Если никого не замечу, потрясу ветками. Это будет сигнал слезать.
Оказавшись на земле, Виктор и Петрид пригнулись и побежали к востоку от опушки, к подножию горы. Через триста ярдов с противоположной стороны горы начинался каменистый склон, который переходил в узкое ущелье: от землетрясения или сошедшего ледника миллионы лет назад образовалось естественное убежище. Они пробрались к нему буквально по краю пропасти. Тяжело дыша, Фонтин уселся на корточки, прислонившись к утесу. Он расстегнул карман гимнастерки и достал пачку сигарет. Петрид сел перед ним, свесив ноги с утеса. Их укрытие было семи футов в ширину и не более пяти в глубину. Виктор снова посмотрел на часы. Теперь разговаривать шепотом было совсем не обязательно.
— Через полчаса переползем через хребет и удивим наших лейтенантов. Сигарету?
— Нет, не надо, — грубо ответил Михайлович. Он сидел спиной к Фонтину.
Невозможно было не услышать злости в его голосе.
