— Что случилось? Ты ушибся? Петрид обернулся, бросил на Виктора пронзительный взгляд.
— Фигурально выражаясь — да.
— Не буду пытаться это разгадать. Ты или ушибся, или нет. Мне нет дела до фигуральных выражений! — Фонтин решил, что если Михайлович переживает один из своих обычных периодов депрессии, то можно и помолчать. Он уже начал подозревать, что за наивностью Петрида Михайловича скрывается душевная неуравновешенность.
— Ты выбираешь только то, что тебя интересует, не так ли, Виктор? Ты отключаешь мир, когда заблагорассудится! Щелк — и вокруг пустота. Ничто! — Серб не спускал с Фонтина глаз.
— Успокойся. Полюбуйся пейзажем, выкури сигарету и оставь меня в покое. Ты мне начинаешь надоедать.
Михайлович медленно повернулся, по-прежнему пристально глядя на Виктора.
— Ты не имеешь права так просто от меня отмахнуться. Не можешь! Я поведал тебе все свои тайны. Открыто, по собственной воле. Теперь ты должен поведать мне свои.
Фонтин посмотрел на серба с внезапно зародившимся подозрением.
— Мне кажется, ты неправильно толкуешь наши отношения. Или, может быть, я неправильно истолковал твои пристрастия.
— Ты меня оскорбляешь...
— Только проясняю ситуацию.
— Мое время вышло! — Петрид повысил голос, но глаза его остались такими же — немигающе-неподвижными, дикими. — Ты же не слепой и не глухой. Ты только притворяешься!
— Пошел вон отсюда! — сказал Виктор сухо. — Возвращайся к старту. Иди к сержантам. Тренировка окончена.
— Мое имя, — прошептал Михайлович. Он подогнул под себя правую ногу, все его могучее тело напряглось. — С самого начала ты сделал вид, что оно для тебя ничего не значит! Петрид!
— Да, это твое имя. Я принял его к сведению.
— И ты раньше никогда его не слышал? Ты это хочешь сказать?
— Если и слышал, какая разница?
— Лжешь! Так звали священника! И ты знал этого священника! — Он уже кричал: это был крик отчаяния.
— Я знал многих священников. Но ни одного, кого бы звали так...
— Священник с поезда! Человек, преданный славе Бога! Кто шел стезей Его священных деяний! Ты не можешь, не должен отринуть его!
— Матерь Божья! — воскликнул Фонтин чуть слышно, пораженный внезапной догадкой. — Поезд. Поезд из Салоник!
— Да! Священный поезд! Рукописи — кровь и душа единственной неподкупной и непорочной церкви! Ты отнял их у нас!
— Ты ксенопский священник! — произнес Виктор, еще не веря своим словам. — Боже, ты ксенопский монах!
— Да, всем сердцем, всей душой, до последней капли крови, до последнего дыхания.
— Как ты попал сюда? Как ты проник в Лох-Торридон?
Михайлович поджал левую ногу. Теперь он стоял на корточках, изготовившись к прыжку, точно дикий зверь.
— Это не важно. Я должен знать, где спрятали ларец, куда его дели. И ты мне скажешь, Витторио Фонтини-Кристи! У тебя нет выбора.
— Я могу сказать тебе только то, что сказал англичанам. Я ничего не знаю. Англичане спасли мне жизнь — зачем мне им лгать?
— Потому что ты дал слово. Другому.
— Кому?
— Своему отцу.
— Нет! Его убили прежде, чем мы успели поговорить. Если тебе что-то известно, ты должен знать и об этом.
Внезапно взгляд ксенопского монаха остекленел. Его глаза затуманились, зрачки расширились. Он полез за пазуху и вытащил небольшой тупорылый пистолет. Большим пальцем поднял предохранитель.
— Ты ничтожество. Мы оба ничтожества, — прошептал он. — Мы — ничто.
Виктор затаил дыхание. Он подтянул колени к груди — приближался тот краткий миг, когда он сможет спасти себе жизнь, ударив ногами священника-монаха. Левой ногой по пистолету, правой — в грудь Михайловичу. И сбросить его вниз с утеса! Больше ничего не остается. Если только он сможет это сделать.
Вдруг священник заговорил — нараспев, монотонно, словно в трансе.
— Ты сказал мне правду, — сказал он, закрыв глаза. — Ты сказал мне правду, — повторил он, точно загипнотизированный.
— Да. — Фонтин глубоко вздохнул. На выдохе он понял: сейчас он ударит, момент настал.
Петрид выпрямился в полный рост, его могучая грудь вздымалась под гимнастеркой. Но ствол пистолета уже не был направлен на Виктора. Михайлович раскинул руки в стороны, словно распятый. Священник поднял лицо к небесам и воззвал:
— Верую в единого Бога, Отца Всевышнего! Я взгляну в очи Христу и не уклонюсь.
Ксенопский священник согнул руку, приставил дуло пистолета к своему виску.
И выстрелил.
* * *
— Ну вот, ваше первое убийство, — сказал Тиг спокойно. Они сидели за столом в крошечном кабинете Фонтина.
— Я не убивал его!
— Не важно, как это происходит, и кто нажимает на спусковой крючок. Результат один и тот же.
— По ошибке! Этот поезд, этот проклятый поезд. Когда же он остановится? Когда исчезнет?
— Он был вашим врагом. Вот и все, что я хочу сказать.
— Если так, то вы должны были об этом знать, должны были его засечь. Алек, вы просто олух! Тиг недовольно двинул ногой.
— Слушайте, капитан. Непозволительно подобным образом разговаривать с бригадным генералом.
— В таком случае я с удовольствием куплю вашу контору и организую работу должным образом, — сказал Фонтин и погрузился в чтение бумаг, подшитых в папке.
— В армии это невозможно!
— Только поэтому вы и смогли усидеть в своем кресле. Будь вы одним из моих подчиненных, не продержались бы и недели.
— Да что же это такое! — недоуменно произнес Тиг. — Сижу тут и слушаю, как меня распекает паршивый итальяшка.
Фонтин расхохотался:
— Ну, не преувеличивайте! Я делаю только то, о чем вы сами просили. — Он кивнул на папку. — Усовершенствовать лох-торридонские курсы. А заодно я попытался выяснить; как этому ксенопскому священнику удалось проникнуть в лагерь.
— И выяснили?
— Кажется, да. Все эти досье имеют один и тот же недостаток. В них нет четких оценок финансового положения курсантов: тут только слова, слова, исторические справки, общие рассуждения, но очень мало цифр. Это нужно исправить, прежде чем выносить окончательное решение по каждому курсанту персонально.
— Да что вы имеете в виду?
— Деньги. Люди гордятся деньгами. Это показатель их трудоспособности. Ведь это очень легко выявить, это подтверждается массой различных способов. Всегда есть множество документов. Словом, я требую финансовые декларации от каждого курсанта Лох-Торридона. На Петрида Михайловича ничего нет.
