Взглянув на вазочку, Гитта Бекеши кивнула.
— Они еще горячие, — одобрительно заметила она.
— Я почему-то вспомнила свою бабушку — мы приезжали к ней в гости, и она жарила для нас каштаны... — Джесси улыбнулась воспоминанию. — И тогда обычный день превращался в Рождество. — Очистив каштан, она жадно набросилась на него. — Замечательно. Очень вкусный каштан. Ради него одного стоило ехать пять часов.
Старуха кивнула. Ее поведение заметно смягчилось.
— Если каштаны пережарить, они становятся чересчур сухими.
— А если недожарить, они остаются слишком жесткими, — вставила Джесси. — Это целая наука — как правильно приготовить каштаны.
Лицо старухи расплылось в довольной улыбке.
— Вы угощаете ими всех своих гостей? — спросила Джесси.
— У меня никого не бывает.
— Совсем никого? Не могу в это поверить.
— Бывает, но редко. Очень-очень редко. Джесси кивнула.
— А как вы встречаете чересчур надоедливых?
— Несколько лет назад здесь был один молодой журналист из Англии, — отвернувшись, сказала старуха. — Он задавал так много вопросов. Писал о Венгрии в годы войны и после.
— Правда? — оживился Джэнсон, не спуская с нее глаз. — Мне бы очень хотелось почитать, что он написал.
Старая карга фыркнула.
— Он так ничего и не написал. Всего через два дня после того, как он был здесь, его в Будапеште сбила насмерть машина. Там часто случаются такие аварии, все это говорят.
Казалось, от ее слов в комнате стало холоднее.
— Но у меня остались кое-какие сомнения, — продолжала старуха.
— Он тоже расспрашивал о графе? — подтолкнула ее Джесси.
— Съешьте еще один каштан, — предложила Гитта Бекеши.
— Ой, правда можно? Вы не возражаете?
Старуха довольно кивнула. Помолчав, она сказала:
— Это был нашграф. Нельзя было жить в Молнаре и не знать его. Земля, которую ты обрабатывал, принадлежала ему — или когда-то принадлежала ему. Это был один из старейших родов. Граф вел свою родословную от одного из семи племен, из которых в 1000 году родился венгерский народ. Здесь было его родовое поместье, хотя граф много времени проводил в столице. — Старуха подняла к потолку свои маленькие черные глазки. — Говорят, что я старая женщина, живущая в прошлом. Возможно, это и так. Нашей земле выпало много испытаний. Граф Ференци-Новак понимал это лучше других.
— Да? — спросила Джесси.
Старуха молча окинула ее взглядом с ног до головы.
— Не желаете выпить со мной по стаканчику палинки?
— Извините, я за рулем.
Гитта Бекеши обиженно уставилась перед собой каменным взглядом.
Переглянувшись с Джэнсоном, Джесси снова повернулась к ней.
— Ну, только если вы тожевыпьете...
Поднявшись с кресла, старуха нетвердой походкой подошла к буфету со стеклянными дверками. Достав большую банку с бесцветной жидкостью, она плеснула в два граненых стаканчика.
Джесси взяла у нее один. Усевшись в кресло, старуха стала следить, как гостья поднесла стаканчик к губам.
Поперхнувшись, Джесси выплюнула палинку. Это произошло непроизвольно, словно чиханье.
— Бо-оже, извините! — сдавленно вымолвила она.
Старуха хитро усмехнулась.
Джесси никак не могла отдышаться.
— Что это... — ловя ртом воздух, произнесла она, вытирая слезы.
— В наших краях такую делают сами, — объяснила старуха. — Девяносто градусов. Для тебя крепковато?
— Немного, — хрипло подтвердила Джесси. Допив палинку, старуха заметно расслабилась.
— Все это пошло с Трианонского договора, заключенного в 1920 году, и потерянных территорий. Почти три четверти нашей страны мы отдали румынам и югославам. Можете себе представить, что мы тогда пережили?
— Все равно что ампутация руки, — вставил Джэнсон.
— Точно — жуткое ощущение, что часть тебя здесь и в то же время ее нет. «Nem, nem soha!» В те годы это был девиз нации. Он означает: «Нет, нет, никогда!» Это был ответ на вопрос: «Может ли так оставаться и дальше?» Каждый начальник железнодорожной станции высаживал эти слова цветами у себя в садике. Справедливости для Венгрии! Но в мире никто серьезно не воспринимал эту жажду вернуть потерянные территории. Никто, кроме Гитлера. Такое безумие — все равно что кататься верхом на тигре. Правительство в Будапеште пошло на дружбу с этим человеком. Вскоре они очутились у хищного зверя в желудке. За эту ошибку нашей стране пришлось дорого заплатить. Но больше всего страданий выпало на нашу долю...
— Вы были здесь, когда...
— Все дома запылали. Всех, кто здесь жил — чьи предки возделывали эту землю испокон веков, — поднимали с постели, из-за стола, пригоняли с полей. Окружили и под дулами винтовок согнали на замерзшую Тиссу. Лед не выдержал и провалился. Целые семьи шли рука об руку — и вдруг люди тонут, замерзают в ледяной воде. Говорили, треск доносился до самых виноградников. Я тогда была в замке, по нему стреляли из пушек. Мне казалось, стены вот-вот рухнут и раздавят нас. Замок был разрушен почти полностью, но те, кто спрятался в подвале, остались живы. На следующий день, когда войска ушли дальше, я сходила в деревню, где родилась и выросла, где был мой дом, — ничего.
Ее голос понизился до беспощадного шепота.
— Ничего, кроме развалин. Черные угли, обгоревшие печные трубы. Уцелело лишь несколько отдельных домов на склонах окрестных холмов. Но деревни Молнар, пережившей нашествия римлян, татар и турок, больше не было. Не было.
А по реке плыли трупы, словно ледяная крошка. И среди них обнаженные, посиневшие, распухшие тела моих родителей. — Старуха закрыла лицо ладонью. — Когда видишь, что могут сотворить одни люди с другими, становится... становится стыдно за то, что живешь на свете. Американцы молчали.
— А как вы оказались в замке? — наконец спросил Джэнсон.
Старуха улыбнулась воспоминанию.
— Янош Ференци-Новак — замечательный был человек, как и его жена Иллана. Прислуживать им была большая честь, я это никогда не забуду. Понимаете, мои родители, деды и прадеды обрабатывали землю. Они были крестьянами, но землевладелец подарил им небольшой надел. Они выращивали картошку, виноград, разные ягоды. Наверное родители надеялись, что я добьюсь чего-нибудь в жизни. Я была очень красивой девушкой. Правда. Родители решили, что, если я пойду в услужение к господам в замке, я кое-чему у них научусь. Быть может, граф возьмет меня с собой в Будапешт, где я встречусь с богатым юношей. Такие мечты лелеяла моя мать. Она дружила с одной женщиной, помогавшей Ференци-Новакам по хозяйству, и познакомила ее со своей дочкой. И так одно за другим, и я наконец повстречалась с самим великим человеком, графом Ференци-Новаком, и его голубоглазой красавицей-женой Илланой. Граф все больше и больше времени проводил в Будапеште, работая в правительстве регента Хорти. Он был близок к Миклошу Каллаю, ставшему премьер-министром. Кажется, в правительстве Каллая он занимал какой-то высокий пост. Граф был очень образованный человек. Правительство нуждалось в таких людях, а он обладал ясным сознанием своего общественного долга. Но и тогда граф проводил по нескольку недель кряду в своем поместье Молнар. Крошечная деревушка. Хозяин трактира. Бакалейщик, еврей из Ходьмезавашархели. Но в основном крестьяне и лесорубы. Скромные люди, живущие у реки Тиссы. Затем настал день, когда мать отвела меня в замок на вершине холма — мне казалось, он вырос там сам, стал его частью.
