Его окликнула седая женщина, высунувшаяся из двери холодильного отсека.
— Кит! Кит, дорогой! Извинившись, хозяин подошел к ней.
— Эта камбала свежая или мороженая? — спросила его женщина.
— Свежемороженая, — объяснил он.
Пока они спорили о том, как же все-таки считать камбалу, свежей или мороженой, Джэнсон прошелся в конец магазина. Дверь на склад была приоткрыта, и он как бы от нечего делать заглянул туда. На небольшом металлическом столике лежали бледно-голубые бланки компании «Сиско», доставляющей продукты. Быстро пролистав их, Джэнсон нашел тот, на котором стоял штамп «СПЕЦИАЛЬНЫЙ ЗАКАЗ». В конце длинного перечня продуктов, напечатанного мелким шрифтом, была квитанция бакалейной лавки Миллингтона. Десять пачек гречневой крупы.
Прошло несколько мгновений, прежде чем все встало на свои места. Гречневая крупа — из которой варится гречневая каша. Джэнсон ощутил прилив восторга. Перед глазами пронеслись выдержки из тысяч газетных и журнальных статей. «Каждый день начинается со спартанского завтрака из гречневой каши...» Многозначительная мелочь, встречающаяся вместе с неизменными упоминаниями о «безукоризненном костюме», «аристократической осанке» и «повелительном взгляде»... Расхожие штампы и «выразительные» подробности. Каждый день начинается со спартанского завтрака из гречневой каши...
Значит, это правда. Где-то на горе Смит живет человек, известный всему миру как Петер Новак.
Глава тридцать третья
В самом сердце Манхэттена, в Брайант-Парке, женщина с мешком склонилась над содержимым урны с прилежностью почтового работника, разбирающего почту. Ее одежда, как это бывает только у совершенно опустившихся людей, была рваная, грязная и не по сезону теплая. Она должна была оберегать свою обладательницу от холодных ночей, проведенных на улице, и даже теплые лучи солнца не могли заставить женщину расстаться хотя бы с одним ее слоем, ибо одежда, а также мешок с пустыми бутылками и алюминиевыми банками были всем, что бродяжка могла назвать своим. На запястьях и щиколотках из-под обтрепанной, засаленной джинсовой ткани торчало грязно-серое нижнее белье. На ногах у женщины были кроссовки, не по размеру большие, с лопнувшими резиновыми подошвами и порвавшимися и завязанными узлами шнурками. Низко надвинутую на лоб бейсболку украшала эмблема не баскетбольной команды, а фирмы из Силиконовой долины, имевшей несколько лет назад шумный успех, но давно обанкротившейся. Женщина сжимала свой рваный мешок так, словно в нем лежали сокровища, показывая всем своим видом: «Вот все, что у меня есть на свете. Это мое. Никому не отдам». Время для нее измерялось числом ночей, когда к ней никто не приставал, количеством собранных бутылок и банок и вырученных за них грошей, мелкими подарками судьбы — найденным бутербродом, сохранившим свежесть в пластиковой упаковке и не тронутым грызунами. Руки были в хлопчатобумажных перчатках, в которых когда-то появлялась в свете благородная дама, но с тех пор перчатки покрылись слоем сажи и грязи. Женщина рылась в пластиковых бутылках, рваных пакетах, огрызках яблок, шкурках бананов и скомканных рекламных листовках, и перчатки становились все грязнее и грязнее.
Но глаза Джессики Кинкейд были сосредоточены не на отбросах; они постоянно метались к небольшому зеркальцу, закрепленному на мусорном баке и позволяющему следить за теми, кто входил и выходил из расположенного на противоположной стороне улицы здания нью-йоркского отделения Фонда Свободы. После нескольких дней бесплодного наблюдения Корнелиус Ивз, помощник Джэнсона, позвонил вчера вечером и возбужденно сообщил, что Марта Ланг наконец появилась в Нью-Йорке.
И Джесси знала, что ошибки быть не может. Женщина, в точности соответствующая описанию заместителя директора фонда Марты Ланг, данному Джэнсоном, была в числе тех, кто сегодня утром вошел в здание. «Линкольн» с тонированными стеклами подвез ее к подъезду ровно в восемь часов утра. С тех пор она не показывалась, но Джессика не могла рисковать, покинув свой пост. В таком облачении она почти не привлекала к себе внимания, потому что город уже давно научился не замечать обездоленных в своей гуще. Время от времени Джесси переходила к двум другим мусорным бакам, от которых также было видно здание фонда на Сороковой улице, но всегда возвращалась к тому, который был ближайшим к подъезду. Около полудня два сотрудника Брайант-Парка в ярко-красных куртках попытались было ее прогнать, но сделали они это без воодушевления: крохотное жалованье никак не способствовало тому, чтобы они надрывались в заботах о парке. Затем уличный торговец-сенегалец расположился рядом с ней со своим лотком поддельных часов «Ролекс». Джесси дважды «случайно» задевала за его «витрину», сбрасывая часы на мостовую. После второго раза сенегалец решил перенести свою торговлю в другое место, Правда, предварительно бросив несколько отборных ругательств на своем гортанном наречии.
Было уже почти шесть вечера, когда элегантная светловолосая женщина появилась снова, выйдя из вращающихся дверей. На ее лице застыла маска спокойного безразличия. Женщина опустилась на заднее сиденье лимузина, и длинный «линкольн», урча двигателем, плавно тронулся в сторону пересечения с Пятой авеню. Запомнив номерной знак лимузина, Джесси связалась по рации с Корнелиусом Ивзом, чья машина — желтое такси с табличкой «РАБОТА ОКОНЧЕНА» — стояла перед отелем в конце квартала.
Ивз не был посвящен в подробности дела; он даже не спросил, стоят ли за Джэнсоном официальные структуры. Джессика Кинкейд также не предоставила вразумительных разъяснений. Они с Джэнсоном ведут какую-то личную вендетту? Или выполняют сверхсекретное задание, потребовавшее использовать таланты постороннего? Ивз, вот уже несколько лет как отошедший от оперативной работы и обрадовавшийся возможности чем-то занять свое время, ни о чем не спрашивал. Для него достаточно было личной просьбы Джэнсона — и одного взгляда на лицо молодой женщины: на нем была ясно написана уверенность человека, делающего то, что надо делать.
Прыгнув в такси к Ивзу, Джесси сорвала с головы бейсболку, сбросила лохмотья и переоделась в обычную одежду: наглаженные брюки, хлопчатобумажный джемпер пастельных тонов, мягкие тапочки. Смыв влажными салфетками с лица грим, она принялась отчаянно взбивать волосы, и через несколько минут ее внешность стала презентабельной, то есть не вызывающей подозрений.
Десять минут спустя они знали адрес: дом 1060 по Пятой авеню, красивое жилое здание предвоенного периода, с фасадом из известняка, от городского воздуха ставшего перламутрово-серым. Перед подъездом, не со стороны авеню, а за углом, на Восемьдесят девятой улице, стоял неприметный зеленый тент. Джесси взглянула на часы.
И тотчас же ее лоб покрылся холодной испариной. Часы!Они были у нее на руке, когда она рылась в мусорных баках у Брайант-Парка! Джесси знала, что охранники Фонда Свободы бдительно наблюдают за тем, что происходит вокруг. У нее были дорогие часы «Гамильтон», доставшиеся ей от матери. Могут ли быть такие часы у бродяжки, копающейся в отходах? С нарастающей тревогой Джесси представила, как охранник, вооруженный мощным биноклем, присматривается к предмету, блеснувшему у нее на руке. По крайней мере, сама она обязательно так бы поступила. Значит, надо считать, что охранники также не упустили эту мелочь.
