Но женщина выдавила только:
— Проклятые американцы...
* * *
Но вот лица, все лица растаяли, и Джэнсон остался один на один с жесткими глазами Демареста.
Демарест говорил, говорил не переставая.
— Прошлое — это целая страна. Страна, которую ты так по-настоящему и не покинул.
Это была правда.
— Ты ведь так и не мог выбросить меня из головы? — продолжал Демарест.
— Не мог, — дрогнувшим шепотом подтвердил Джэнсон.
— А все почему? Потому что нас связывают прочные узы. Сильные, неразрывные. Как сказал Уильям Блейк
[76]
: «Противостояние и есть истинная дружба». О, Пол, какое прошлое нас объединяет. Тебя оно навязчиво преследует? Меня преследует.
Джэнсон молчал.
— Однажды правительство Соединенных Штатов вручило мне ключи от царства, позволило создать империю, подобной которой мир еще не видывал. Разумеется, я сделаю так, чтобы эта империя стала моей. Но, какими бы огромными ни были сейфы, вести бухгалтерию бывает непросто. Мне только нужно заставить тебя признать правду относительно нас с тобой. Это я сотворилтебя, Пол. Слепил из глины, так же как Господь когда-то сотворил человека.
— Нет.
Это слово вырвалось стоном из самых глубин души. Демарест сделал еще один шаг вперед.
— Пора признать правду о самом себе, — мягко произнес он. — Между нами всегда что-то было. Что-то очень похожее на любовь.
Джэнсон пристально посмотрел на него, мысленно накладывая черты лица Демареста на облик легендарного гуманиста и находя точки совпадения даже после пластических операций. Его передернуло.
— Но гораздо ближе к ненависти, — наконец сказал Джэнсон.
Глаза Демареста жгли его двумя горящими углями.
— Это я сотворилтебя, и ничто этого не изменит. Признай правду. Признай, кто ты такой. И как только это произойдет, все станет совсем по-другому. Кошмары прекратятся,Пол. Жизнь станет гораздо проще. Поверь мне. Я всегда сплю спокойно. Только представь себе, Пол, — разве это не подарок?
Сделав глубокий вдох, Джэнсон вдруг поймал себя на том, что к нему вернулось отчетливое зрение.
— Мне это не нужно.
— Что? Ты не хочешь оставить кошмары позади? Ты лжешь, лейтенант,пытаешься обмануть самого себя.
— Я не твой лейтенант. И свои кошмары я не променяю ни на что на свете.
— Ты так до конца и не исцелился, потому что не желал исцеления.
— И это ты называешь исцелением? Ты крепко спишь, потому что то, что у тебя внутри —называй это душой, называй как хочешь, — давно мертво. Быть может, с тобой что-то случилось, что задуло этот огонек, быть может, его вообще никогда не было, но именно это делает нас человечными.
— Человечными? Тыхочешь сказать, слабыми.Люди всегда путают эти два понятия.
— Мои кошмары — это частица меня,— отчетливо и спокойно произнес Джэнсон. — Я должен жить с тем, что сделал на этой земле. Далеко не все мне нравится. Я творил добро и творил зло. Но что касается зла — я не желаюпримирения со злом. Ты говоришь, что я могу избавиться от боли? Именно эта боль и дает мне понять, кем я являюсь, а кем нет. Именно эта боль дает мне понять, что я — это не ты.
Вдруг Демарест стремительно метнулся вперед и выбил револьвер у Джэнсона из руки. Оружие с громким стуком упало на мраморный пол.
Наведя свой револьвер Джэнсону в грудь, Демарест печально усмехнулся.
— Я пытался воззвать к твоему разуму. Пытался достучаться до тебя.Я так старался вернуть тебе понимание того, кто ты есть на самом деле. Я только хотел, чтобы ты признал правду — правду о нас обоих.
— Правду? Ты чудовище. Ты должен был умереть в «Меса Гранде». Я очень сожалею, что этого не произошло.
— Любопытно, как много и в то же время как мало ты знаешь. Каким ты можешь быть сильным и каким беззащитным. — Демарест покачал головой. — Этот человек убивает чужого ребенка и не может защитить своего собственного...
— Черт побери, о чем ты говоришь?
— Помнишь взрыв посольства в Калиго — весь твой мир содрогнулся до основания, не правда ли? Я так и думал, когда предложил этот план пять лет назад. Ты должен меня простить: мне была невыносима мысль о том, что у тебя будет ребенок. Пол-младший — нет, я не мог себе это представить. Такие вещи всегда гораздо проще организовать руками какого-нибудь местного дарования — повстанцев с безумными взорами, мечтающих об Аллахе и райских гуриях. Боюсь, лишь один я смог по достоинству оценить эту тонкую иронию: за всем этим стоит бомба, сделанная из удобрений
[77]
. Но ведь признайся положа руку на сердце: какой отец получился бы из тебя, детоубийцы?
Джэнсону показалось, что он превратился в камень.
Тяжелый вздох.
— Ну, мне пора идти. Как ты знаешь, у меня грандиозные планы относительно нашей планеты. Сказать по правде, мне надоелоразрешать конфликты. На повестке дня устроениеновых конфликтов. Человеческие существа любят воевать и проливать кровь. Что ж, пусть человек остается человеком.
— Не тебе это решать, — с трудом произнес Джэнсон. Демарест улыбнулся.
— Carpe diem — лови момент. Carpe mundum — лови весь мир.
— Они сотворили из тебя бога, — сказал Джэнсон, вспоминая слова президента, — хотя им не принадлежат небеса.
— Небеса выходят за рамки даже моего понимания. И все же я с радостью готов постигать неизведанное. Почему бы тебе не составить подробный отчет о положении дел на небесах, когда ты туда попадешь? Горю нетерпением ознакомиться с твоей докладной о встрече со святым Петром у Святых Врат. — Он хладнокровно направил револьвер Джэнсону в голову. — Счастливого пути.
Его указательный палец лег на спусковой крючок.
Внезапно Джэнсон ощутил, как ему в лицо брызнуло что-то теплое. Заморгав, он увидел, что это кровь из выходного отверстия во лбу Демареста. Без препятствия в виде оконного стекла выстрел снайпера был точным, словно сделанный в упор.
Шагнув вперед, Джэнсон схватил Демареста за голову, удерживая его в вертикальном положении.
— Xin loi, — солгал он. — Сожалею.
Какое-то мгновение лицо Демареста оставалось совершенно безмятежным: казалось, он погрузился в глубокую медитацию или крепко спит.
Джэнсон разжал руки, и Демарест, обмякнув, сполз на пол — полное расслабление тела, покинутого жизнью.
