Автомобильное движение в Афинах таково, что последняя миля поездки заняла больше времени, чем пять предыдущих. Улочки Метца извиваются на крутых склонах холма, и дома, построенные еще до войны — и до того, как население города начало расти словно на дрожжах, — напоминают о минувших, благословенных днях. Сложенные из желтого песчаника, крытые черепицей, с окнами, закрытыми красными ставнями. Внутренние дворики с растениями в горшках и винтовые лестницы, ведущие наверх. Дом Катсариса стоял на узкой улочке недалеко от Воулгареоса, всего в нескольких кварталах от Олимпийского стадиона.
Джэнсон отпустил таксиста, заплатив ему две с половиной тысячи драхм, и позвонил в дверь, втайне надеясь, что ему не ответят.
Дверь открылась почти сразу же, и он увидел Марину. Она была такой, какой Джэнсон ее помнил, — наверное, еще более красивой. Он окинул взглядом ее высокие скулы, кожу цвета меда, темно-карие глаза, ровные, шелковистые черные волосы. Округлившийся живот был едва заметен — еще один соблазнительный изгиб, едва намечающийся под свободным шелковым платьем.
— Пол! — радостно воскликнула Марина.
Но радость тотчас же испарилась, когда она увидела выражение его лица. Со щек схлынула краска.
— Нет... — едва слышно произнесла она.
Джэнсон промолчал, но его изможденный вид был красноречивее любых слов.
—Нет,— выдохнула Марина.
Ее начало трясти, лицо исказилось сперва в горе, затем в ярости. Джэнсон шагнул следом за ней во двор. Там, обернувшись, Марина ударила его по лицу. Она принялась хлестать его по щекам, со всей силы, с размаха, словно пытаясь расправиться с вестью, разрушившей ее мир.
Удары были болезненными, но они не шли ни в какое сравнение со злостью и отчаянием, стоявшими за ними. В конце концов Джэнсон схватил Марину за запястья.
— Марина, — глухим от горя голосом произнес он. — Марина, пожалуйста,не надо.
Она посмотрела на него так, словно силой своего взгляда могла заставить его исчезнуть, а вместе с ним и опустошительное известие, принесенное им.
— Марина, у меня нет слов, чтобы передать, как мне больно. — В такие моменты говорят штампами, не теряющими от этого своей искренности. Джэнсон зажмурился, тщетно стараясь найти слова сочувствия. — Тео вел себя как герой до самого конца. — Произнося эти фразы, он понимал, что они деревянные, ибо горе, объединившее их с Мариной, нельзя было выразить никакими словами. — Другого такого, как он, нет на свете. У меня на глазах он проделывал такое...
— Мра! Thee mou. — Резко высвободившись из его рук, Марина подбежала к балкону, выходящему на крошечный внутренний дворик. — Разве ты не понимаешь? Мне больше нет деладо всего этого. Мне нет никакого дела до всяких геройств спецназа, до ваших игр в индейцев и ковбоев. Мне на это наплевать!
— Так было не всегда.
— Да, — подтвердила Марина, — потому что когда-то я сама играла в эти игры...
— О господи, то, что ты проделала в Босфоре, — невозможно передать словами!
Та операция была проведена шесть лет назад, незадолго до того, как Марина уволилась из греческой разведки. Тогда была перехвачена крупная партия оружия, направлявшаяся для террористической группировки «17 Noemvri» («17 ноября»), и были схвачены те, кто ее сопровождал.
— Профессионалы разведки до сих пор восхищаются, вспоминая об этом.
— И только потом задаешься вопросом: а был ли в этом какой-то смысл?
— Ты спасла человеческие жизни!
— Спасла ли? Одну партию оружия перехватили. На ее место прибыла другая, переправленная другим путем. Полагаю, это только позволяет поддерживать высокие цены. Торговцы не остались внакладе.
— Тео смотрел на это иначе, — тихо произнес Джэнсон.
— Тео просто не дошел до такого взгляда на вещи. И теперь никогда не дойдет.
У нее задрожал голос.
— Ты винишь в случившемся меня.
— Я виню себя.
—Не надо,Марина.
— Я ведь его отпустила,не так ли? Если бы я настояла, он бы остался. Разве ты в этом сомневаешься? Но я не настояла. Потому что, если бы он остался дома сейчас, все равно последовал бы другой вызов, потом следующий и следующий. А не соглашаться, никогдане соглашаться — это тоже убило бы Тео. Он был мастером своего дела. Я это знаю, Пол. Он этим очень гордился. Ну как я могла отнять у него это?
— Нам всем приходится делать выбор.
— И как я могла показать ему, что он мог бы добиться успеха и в чем-то другом? Что он был очень хорошим человеком. Что из него получился бы замечательный отец.
— Он был настоящим другом.
— Для тебя — да, — сказала Марина. — А ты для него?
— Не знаю.
— Он тебя любил, Пол. Вот почему он пошел с тобой.
— Понимаю, — безжизненным голосом произнес Джэнсон. — Понимаю.
— Ты для него означал весь мир. Джэнсон помолчал.
— Марина, я так сожалею...
— Это ты свел нас вместе. А теперь разлучил — разлучил так, как только и можно было нас разлучить.
Черные глаза Марины с мольбой посмотрели на него, и вдруг у нее внутри словно рухнула какая-то плотина. Ее всхлипывания были звериными, дикими и безудержными; несколько минут она сотрясалась в конвульсиях. Наконец Марина упала на черный лакированный стул в окружении простой домашней обстановки, купленной вместе с Тео: светлый палас, свежевыкрашенный деревянный пол, маленький уютный домик, где она собиралась жить со своим мужем — где они хотели дать начало новой жизни. У Джэнсона мелькнула горькая мысль, что далекий островок в Индийском океане, разрываемый гражданской войной, лишил и его самого, и Тео радости отцовства.
— Я не хотела, чтобы Тео уехал, — повторяла Марина. — Я никогда не хотела, чтобы он уезжал.
Ее лицо было красным от слез, а когда она открыла рот, из распухших губ потекла струйка слюны. Гнев придавал Марине единственную точку опоры, и, когда он иссяк, она сломалась.
— Знаю, Марина, — сказал Джэнсон, чувствуя, что и у него глаза становятся влажными. Увидев, что она вот-вот снова зальется слезами, он обнял ее, крепко прижимая к себе. — Марина...
Джэнсон прошептал это имя как просьбу, как мольбу. Из окна комнаты открывался праздничный, солнечный вид; клаксоны недовольных водителей сливались в монотонный белый шум вечернего города. Людское море, спешащее домой к своим семьям: мужчины, женщины, сыновья, дочери — геометрия домашней жизни.
Подняв взгляд, Марина посмотрела на Джэнсона сквозь линзы из слез.
— Но Тео кого-нибудь освободил? Спас? Скажи, что его смерть не была напрасной. Скажи, что он спас человеческую жизнь. Скажи,Пол!
Джэнсон сидел не шелохнувшись в кресле с плетеной спинкой.
