Филдинг, член знаменитого клуба «По четвергам», говорил о подобных вещах со знанием дела.
— Я только задаю вопрос, — осторожно произнес Филдинг. — Возможно ли, что твои бывшие коллеги из Отдела консульских операций имеют какое-либо отношение к случившемуся?
Джэнсон поморщился: предположение ученого задело больное место; этот вопрос, хотя и очень туманный, терзал его с самых Афин.
— Но почему? — спросил он. — И каким образом?
Возможно ли это?
Филдинг неуютно заерзал в кресле со спинкой в виде арфы, поглаживая руками черные лакированные подлокотники.
— Я ничего не утверждаю. Я даже не делаю предположений. Я задаю вопрос. И все же задумайся. Петер Новак имел больше влияния, чем какое-либо суверенное государство. Не исключено, что он, умышленно или нет, сорвал какую-нибудь операцию, нарушил чьи-то планы, поставил под угрозу аферу каких-либо бюрократов, вывел из себя какого-то могущественного игрока... — Филдинг махнул рукой, обозначая неясный круг возможностей. — Быть может, какой-то американский стратег пришел к выводу, что Новак приобрел слишком сильное влияние, начал угрожать интересам Штатов, став независимым актером на сцене мировой политики?
От неоспоримых доводов Филдинга Джэнсону стало не по себе. Марта Ланг встречалась с влиятельными людьми из Государственного департамента и других правительственных организаций. Именно они убедили ее пригласить Джэнсона; насколько ему было известно, через них помощники Ланг получили кое-что из снаряжения и оборудования. Разумеется, они взяли с нее слово хранить все в тайне, упомянув про «соображения высокой политики», на которые Ланг ссылалась с такой язвительностью. Джэнсону незачем было знать источник происхождения специального оснащения; почему бы Марте Ланг не сдержать свое слово, данное американским чиновникам, с которыми она имела дело? Кто эти чиновники? Конкретные фамилии не назывались; Джэнсону сообщили, что эти люди его знают, лично или понаслышке. Вероятно, речь шла о сотрудниках Отдела консульских операций. А затем этот изобличительный перевод денег на Каймановы острова; Джэнсон считал, что его бывшее руководство не знает об этом счете, но ему было хорошо известно, что правительство США при желании могло оказать давление на оффшорные банки, особенно когда речь шла о счетах американских подданных. Кому как не высокопоставленным сотрудникам американских спецслужб вмешиваться в финансовые архивы банка суверенного государства? Джэнсон не забыл озлобление и недоброжелательность, сопровождавшие его увольнение. Его знание действующих агентурных сетей и принципов работы делало его источником потенциальной угрозы.
Возможно ли это?
Как была разработана эта сложная комбинация? Неужели тактики просто ухватились за подвернувшийся золотой случай? Два зайца одним выстрелом: расправиться с назойливым магнатом, обвинив в этом строптивого бывшего агента? Но почему бы не предоставить кагамским экстремистам осуществить свой зловещий замысел? Это было бы так просто, так удобно: предоставить религиозный фанатизм самому себе. Вот только...
Послышался приглушенный звук старинного бронзового колокольчика: кто-то звонил в дверь черного входа, ведущего прямо в приемную перед кабинетом декана.
Очнувшись от размышлений, Филдинг поднялся с кресла.
— Извини меня. Я на минутку — сейчас вернусь, — сказал он. — Бестолковый студент все же пришел. Как это некстати — но что поделаешь!
В голове Джэнсона нарисовался четкий разветвленный алгоритм. В первом случае Соединенные Штаты остаются в стороне, мир не вмешивается, и Новак погибает. Дипломаты и чиновники, с которыми связывалась Марта Ланг, указывали на негативные последствия американского вмешательства. Однако бездействие также было сопряжено с риском: риском политического позора. Несмотря на подводные течения, о которых упомянул Филдинг, Петер Новак в целом пользовался всеобщей любовью. В случае его гибели простые люди повсеместно начнут задавать вопросы, почему Соединенные Штаты отказались помочь этому святому, попавшему в беду. Фонд Свободы открыто обвиняет США — громогласно и возмущенно — в том, что они отказались предоставить какое-либо содействие. Легко представить себе град парламентских расследований конгресса, гневные выступления по телевидению, кричащие газетные заголовки. По всему миру зазвучат древние слова: «Для торжества зла достаточно, чтобы добро бездействовало». Поднявшаяся буря разрушит не одну блестящую карьеру. То, что с виду выглядело тропой осторожности, на поверку окажется дорогой, усеянной битым стеклом.
Ну а если события будут развиваться иначе?
Фонд Свободы, известный своей независимостью, собирает международный отряд добровольцев и предпринимает отчаянную попытку освободить пленника. Кого надо винить в случае неудачи? Сотрудник среднего уровня из государственного департамента даст «утечку» журналистам, охотящимся за сенсациями, которые сошлются на «источник, пожелавший остаться неназванным»: «Люди Новака категорически отказались от всех наших предложений о помощи. Судя по всему, они опасались, что от этого потускнеет его ореол независимости. Разумеется, государственный секретарь очень опечален случившимся — как и все мы. Но разве можно оказать содействие тем, кто решительно его отвергает? Высокомерная заносчивость? Можно сказать и так. На самом деле, не в этом ли заключалась главная беда Фонда Свободы?»А затем уже более серьезные журналисты из «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» перепишут материал, уклончиво упомянув в самом конце: «По сообщению информированных источников, предложения о помощи были отвергнуты...»
Мысли Джэнсона закружились в бешеном хороводе. Что такое этот сценарий — фантазия, плод больного воображения? Он не знал — не могзнать. Пока не мог. Но исключать такую вероятность было нельзя.
Минутка Филдинга растянулась на три минуты. Но в конце концов он вернулся, осторожно затворив за собой дверь. Его поведение стало каким-то другим.
— Это действительно был вышеупомянутый студент, — писклявым голосом заверил он Джэнсона. — Безнадежный случай. Пытается развязать противоречия Кондорсе. А я никак не могу заставить его понять, что у Кондорсе главное как раз противоречия.
У Джэнсона по спине пробежали мурашки. Что-то в декане изменилось — его голос стал каким-то ломким, и разве не появилась дрожь в руках, которой раньше никогда не было? Джэнсон почувствовал, что его старый учитель чем-то глубоко встревожен.
Подойдя к этажерке, декан взял стоявший там толстый том словаря. Это был не просто словарь — Джэнсон знал, что это первый том словаря Самюэля Джонсона, редкого издания 1759 года. На корешке красовались золотые буквы «А — G». Джэнсон помнил словарь еще по тому времени, когда приходил домой к будущему декану в Невилл-корт.
— Хочу на кое-что взглянуть, — сказал Филдинг.
Но Джэнсон уловил под напускной небрежностью волнение. Не горечь потери, а какое-то другое чувство. Тревогу. Подозрение.
С Филдингом что-то случилось: дрожь в руках, неуверенный голос. И что-то еще. Что?
