— Это две экстремистские организации, враждующие друг с другом. Обе фанатичные, и обе охотятся за нами.
— Вами?
— Детьми лидеров партии. Где бы мы ни находились, куда бы нас ни занесло.
— Почему?
— "Одесса" стремится возродить нацистскую партию. Ее сторонники повсюду.
— Серьезно? Они реально существуют?
— Абсолютно реально, и это серьезно. «Одесса» использует для вербовки все средства — от шантажа до физических методов. Это гангстеры.
— А... «Возмездие»?
— Эта организация возникла первоначально как общество, созданное уцелевшими узниками концлагерей. Они охотились за садистами и убийцами, тысячи которых никогда не были преданы суду.
— Это что — еврейская организация?
— Среди них есть евреи, но их меньшинство. Израильтяне организовали собственные группы и управляют ими из Тель-Авива и Хайфы. В этой организации в основном коммунисты. Многие думают, что всем заправляет КГБ. Другие считают, что туда устремились революционеры из третьего мира. «Возмездие», о котором говорилось изначально, превратилось в нечто другое. Это — прибежище террористов.
— Но почему они преследуют вас? Хелден взглянула на него.
— Чтобы завербовать. Среди нас тоже есть революционеры. Они втянуты в «Возмездие». А к тем из нас, кто не хочет быть завербованным, применяются самые суровые меры. Мы служим козлами отпущения. Мы для них — фашисты, которых они уничтожают. Они используют наши имена, а часто и трупы, чтобы показать людям, что нацизм жив. Они мало чем отличаются от «Одессы». Их девиз: «Завербуй или убей!»
— Это безумие, — сказал Ноэль.
— Безумие, — согласилась Хелден, — но реальное, а мы молчим. Не хотим привлекать к себе внимание. Да и кому это интересно? Мы — дети нацистов.
— "Одесса", «Возмездие»... Никто из моих знакомых ничего не знает о них.
Ни у кого из них нет причин для этого.
— Кто такой Полковник?
— Замечательный человек, который обречен скрываться до конца своих дней, потому что у него есть совесть.
— Что это значит?
— Он был членом высшего командования и свидетелем ужасов. Но понимал, что сопротивляться бесполезно: другие пытались и были уничтожены. Вместо этого он остался на своем месте и, используя положение, отдавал контрприказы, сохранив тем самым много жизней — одному Богу известно сколько.
— В этом нет ничего бесчестного.
— Он делал это единственно возможным путем. Тихо, используя бюрократические уловки, незаметно. Когда все закончилось, союзники осудили его, исходя из его положения в рейхе. Полковник провел в заключении восемнадцать лет. Когда, в конце концов, о его делах стало известно, его начали презирать тысячи немцев. Они называли его предателем. Уцелевшие члены офицерского корпуса назначили награду за его голову.
Ноэль, вспомнив слова Хелден, сказал:
— Проклят без вины.
— Да, — подтвердила она, неожиданно показав поворот, который он чуть было не проскочил.
— В какой-то степени, — сказал Ноэль, поворачивая руль, — Полковник подобен тем троим, что написали женевский документ. Вам это не приходило в голову?
— Приходило.
— Наверное, у вас было искушение сказать ему об этом.
— Да нет, вы же просили не говорить.
Холкрофт взглянул на нее. Хелден смотрела прямо перед собой. Лицо ее выглядело усталым, бледность подчеркивали темные круги под глазами. Она казалась одинокой, и в это одиночество не так-то легко было вторгнуться. Но ночь еще не кончилась. Им надо многое сказать друг другу и принять решение.
Потому что Ноэль начинал думать, что именно младшему отпрыску Вильгельма фон Тибольта будет доверено представлять фон Тибольтов в Женеве.
— Не могли бы мы отправиться в какое-нибудь тихое место? Я думаю, что неплохо было бы нам обоим пропустить по рюмке.
— В четырех-пяти милях отсюда есть небольшая гостиница. Она в стороне. Никто нас не увидит.
Когда они сворачивали с дороги, Ноэль взглянул в зеркало заднего вида. В нем светились огни фар. Это был неприметный выезд с парижского шоссе, без всяких знаков. Тот факт, что у водителя, едущего сзади, были причины использовать именно этот выезд и именно в это время, выглядело слишком подозрительным, чтобы его проигнорировать. Холкрофт только собирался что-то произнести, как вдруг произошла странная вещь. Огни в зеркале исчезли. Их просто больше не существовало.
Гостиница являла собой бывший фермерский дом. Часть газона использовалась под стоянку и была покрыта гравием.
Через арку позади бара можно было попасть в небольшой холл. В нем расположились две пары, явно парижане и столь же явно не хотевшие афишировать свои отношения. На вошедших устремились не слишком приветливые взгляды. В дальнем конце холла виднелся камин с пылающими дровами. Неплохое местечко для беседы.
Их проводили к столику слева от камина. Они заказали два бренди.
— Здесь очень мило, — произнес Ноэль, наслаждаясь теплом от камина и алкоголя. — Не находите?
— Это по пути к Полковнику. Мы с друзьями часто останавливаемся здесь, чтобы поговорить.
— Вы не будете возражать, если я задам вам несколько вопросов?
— Пожалуйста.
— Когда вы уехали из Англии?
— Примерно три месяца назад, когда мне предложили работу.
— Вы значились в лондонской адресной книге как Хелен Теннисон?
— Да. В Англии имя Хелден нуждается в объяснениях, и я устала их давать. В Париже по-другому. Французы не слишком любопытны в отношении имен.
— Но вы не называете себя фон Тибольт. — Холкрофт заметил, как краска негодования залила ее лицо.
— Нет.
— А почему Теннисон?
— Мне кажется, это совершенно очевидно. Фон Тибольт звучит слишком по-немецки. Когда мы уехали из Бразилии в Англию, было разумно поменять фамилию.
— Просто сменить фамилию? Ничего больше?
— Нет. — Хелден отпила глоток бренди и посмотрела на огонь. — Больше ничего.
Ноэль взглянул на нее. В ее голосе звучала фальшь. Хелден не удавалось скрыть ложь. Она явно что-то недоговаривала, но вызывать ее на разговор сейчас — несвоевременно. Холкрофт сделал вид, что ничего не заметил.
— Что вы знаете о своем отце? Она повернулась к нему:
— Очень мало. Моя мать любила его, и, по ее словам, он был лучше, чем можно было заключить по годам в Третьем рейхе. Но это нуждается в подтверждении, правда? Он был высокоморальным человеком.
— Расскажите мне о своей матери.
— Она осталась в живых. Когда мама покидала Германию, у нее не было ничего, кроме нескольких ювелирных украшений, двоих детей и пока не родившегося третьего ребенка. У нее не было образования, она не владела никаким ремеслом, но умела работать... и вызывала доверие. Мама стала работать продавщицей в магазинах одежды, привлекая клиентов, используя свои способности, а их у нее хватило для создания собственного дела, фактически даже нескольких. Наш дом в Рио-де-Жанейро был довольно комфортабельным.
