— Возможно. Но я так не думаю. Я понимаю, это звучит ужасно, но было похоже... что он решился... Конечно, ужасно так думать, но это, увы, — правда. Казалось, что он даже веселится в ожидании момента, когда все должно произойти. Это страшно, но незадолго до десяти он вышел из здания, сказав, что всего на несколько минут. До сих пор в моих глазах стоит картина: он с тротуара смотрит вверх на свое окно... думая, думая про себя. Да, это так и было.
— Не допускаете ли вы иной трактовки? Может, он вышел, чтобы встретиться с кем-то?
— Нет, не думаю. Я спросила, где мне найти его в случае срочного звонка, и мистер Брэдфорд ответил, что он отправляется подышать свежим воздухом.
— Он не говорил, с какой целью провел на работе всю ночь?
— Сказал, что он работает по проблеме, сроки решения которой давно истекли. Недавно ему пришлось немало поездить...
— Организацией его поездок занимались вы? — прервал ее Хейвелок.
— Нет. Обычно он все делал самостоятельно. Как вы, наверное, знаете, он часто... брал с собой кого-нибудь. Он был в разводе, и не первый раз. Он был очень замкнутым человеком. И таким несчастным.
— Почему вы так считаете?
Элизабет Эндрюс помолчала немного и произнесла решительно:
— Эмори Брэдфорд был блестящей личностью, но они на него не обращали внимания. Он в свое время пользовался в этом городе огромным влиянием. Это продолжалось до тех пор, пока он не сказал правду так, как он ее видел. Как только смолкли овации, все тут же отвернулись от него.
— Вы, очевидно, с ним давно работаете?
— Очень давно. Все это происходило на моих глазах.
— Не могли бы вы привести пример того, как от него отвернулись?
— Пожалуйста. Начать с того, что его фактически отстранили от всех дел, хотя его опыт и знания могли бы принести большую пользу. Он постоянно писал пояснительные записки, в которых пытался помочь влиятельным людям — сенаторам, конгрессменам, министрам и так далее увидеть их глупые ошибки, сделанные во время интервью или на пресс-конференциях. Ни один из них не ответил ему, не поблагодарил за советы. Во всяком случае, я не знаю о таком, хотя мне положено знать. Он всегда просматривал утренние телевизионные программы, в которых случаются самые крупные ляпы (этим он, кстати, занимался и вчера) и диктовал мне записки. Он называл их «пояснения». Все эти записки были по тону мягкими, даже добрыми, в них никогда не содержалось ничего обидного. Ими наверняка пользовались, но никогда — ни слова благодарности.
— Вчера утром он смотрел телевизор?
— Недолго... до того как это случилось. По крайней мере, телевизор был придвинут к его столу. Он отодвинул его к стене... перед тем, как это произошло. До самого конца он не смог избавиться от этой привычки. Он хотел, чтобы люди были лучше, чем они есть, он желал, чтобы наше правительство работало лучше.
— Не осталось ли на столе заметок, которые могли бы сказать, что именно он смотрел?
— Нет, ничего. Это был как бы его последний жест. Он оставил этот мир в большем порядке, чем нашел его. Мне ни разу не доводилось видеть его письменный стол таким чистым.
— Еще бы.
— Простите, я не поняла?
— Ничего. Я только выразил свое согласие с вами... Мне известно, что вы ушли на ленч, но не было ли поблизости от его дверей других людей, которые могли бы увидеть кого-либо входящим в его кабинет или выходящим из него?
— Полиция уже выясняла это, мистер Кросс. Там всегда крутится множество людей; мы ходим на ленч в разное время, в зависимости от обстоятельств, но никто не заметил ничего необычного. Правда, в нашей секции в это время было довольно пусто. В час тридцать происходило собрание секретарей, и большинство из нас...
— Кто созывал собрание, мисс Эндрюс?
— Председатель нашей организации. Они у нас меняются ежемесячно. Правда, ничего не было, а когда его спросили, он сказал, что произошло какое-то недоразумение. Но мы посидели некоторое время, попили кофе...
— Вы получили письменное извещение о собрании?
— Нет, об этом с утра просто начали говорить. Так бывает достаточно часто, самое обычное дело.
— Огромное спасибо, вы нам очень помогли.
— Какая потеря, мистер Кросс. Какая ужасная потеря.
— Да, я понимаю. Прощайте. — Хейвелок положил трубку и произнес, глядя на телефон: — Наш соперник великолепен. Опять краска, превращающая его в невидимку.
Она не смогла тебе ничего сказать?
— Наоборот. Брэдфорд прислушался к моему совету. Он выходил на улицу, чтобы позвонить туда, куда ему надо было. Номер, который он набрал, никто никогда не узнает.
— И больше ничего?
— Может, и еще кое-что, — помрачнев, задумчиво произнес Майкл. — Посмотри, нельзя ли найти здесь вчерашнюю газету. Мне надо знать имена всех ответственных сотрудников госдепа, которые давали интервью утренним телевизионным программам. Последнее, что делал Брэдфорд — смотрел телевизор. Здесь какая-то аномалия.
Дженна нашла газету. Ни один из сотрудников государственного департамента не появлялся тем утром на телевизионных экранах.
Глава 31
В лице доктора Мэтью Рандолфа графство Тэлбот располагало прекрасным медиком и одновременно крайне неприятной личностью. Рожденный в одной из богатейших семей Восточного побережья, взращенный в традициях привилегированного общества, что означало элитарные школы, закрытые клубы и неограниченные средства, он тем не менее постоянно оскорблял всех и вся в этом избранном обществе, обращающихся к нему за медицинской помощью.
В тридцать лет, после того как он с отличием окончил университет Джонса Гопкинса и успешно прошел хирургическую ординатуру в Бостоне и Нью-Йорке, Мэтью понял, что не сможет до конца реализовать свои способности в нелепых и инфицированньис внутренними интригами обычных больницах. Решение проблемы для него не составило сложности. Принудив всеми правдами и неправдами раскошелиться легион богачей из района Чесапика и вложив свои два миллиона долларов, Рандолф открыл собственный медицинский центр на пятьдесят коек.
Управленческим принципом Рандолфа была умеренная диктатура. Он не допускал никакой исключительности при отборе больных, но следовал одному железному правилу: из богатых выжимали все, что можно, а бедняки были обязаны представить доказательства своей нищеты и при этом выслушать лекцию о грехе праздности.
Однако как бедные, так и богатые появлялись во все большем количестве, согласные выслушивать эти оскорбления, поскольку в течение многих лет Медицинский центр Рандолфа приобрел исключительно высокую репутацию. Лабораторное оборудование — самое лучшее из того, что можно было приобрести за деньги: щедро оплачиваемые врачи — самые талантливые выпускники наиболее известных университетов и самых строгих ординатур; в случае необходимости туда на самолетах доставлялись лучшие специалисты со всего мира; способности технического персонала и корпуса сестер намного превосходили обычные больничные стандарты. В целом пребывание в центре Рандолфа с медицинской точки зрения было великолепным, а с личной — достаточно приятным. Правда, некоторые утверждали, что его можно улучшить, если убрать ядовитого шестидесятивосьмилетнего доктора Рандолфа. Однако другие возражали, говоря, что нет лучше способа потопить судно в шторм, чем заглушить двигатель, потому что его шум действует на нервы. Во всяком случае, отстранить Рандолфа от дел — с учетом того, что здоровье у него было отменным и помирать он явно не собирался — можно было только силой.
