Словом, исполняют все возможности, чтобы предотвратить уход талантливого сотрудника. Меня же не удерживали.
— Не могли бы вы высказываться более конкретно, — раздраженно сказал офицер.
— Если бы мог... Видимо, имеется нечто такое, что мне известно, или по крайней мере они так считают. Они боятся, что я это доверил бумаге, и что эта запись может оказаться бомбой замедленного действия.
— И вы знаете, какого рода эта информация? — спросил Бейлор. В его тоне чувствовался профессиональный интерес.
— Нет, но обязательно узнаю, — ответил Хейвелок, неожиданно отодвинувшись вместе со стулом и собираясь уйти. — Вы можете им это передать. И еще скажите, что я разыщу ее. Это будет нелегко, потому что она теперь не с ними. Она скрылась, ушла в подполье. Я прочитал все в ее глазах. Но я ее найду...
— Может быть... — начал поспешно Бейлор, — может быть, если все, что вы сказали, окажется правдой, они захотят вам помочь?
— Это было бы лучше для них самих, — ответил Майкл, поднимаясь со стула и глядя сверху вниз на своего бывшего связного. — Я воспользуюсь любой помощью, которую смогу получить. А вы тем временем изложите им всю историю «со ссылкой на источник», как любит говорить один мой старый агент. В противном случае я сам заговорю. Когда и где — вы не узнаете, но заговорю в полный голос, и прямо, без обиняков. И одно из моих слов окажется той самой бомбой замедленного действия, о которой мы уже упоминали.
— Только не натворите глупостей!
— Не стоит меня недооценивать — не натворю. Но поступить так с нами, с ней и со мной, просто нечестно, подполковник. Я вновь в игре, но теперь соло. Я свяжусь с вами.
Хейвелок повернулся, быстро вышел из кафе и очутился на виа Панкрацио.
* * *
Дойдя до виа Гальвани, Майкл пошел в сторону вокзала, где в автоматической камере хранения лежал его новый чемодан. И смешно, и грустно, неожиданно подумал Хейвелок. Ведь именно чемодан в автоматической камере хранения аэропорта Барселоны явился причиной приговора, вынесенного Дженне Каррас. Перебежчик из группы Баадера-Майнхоф — в обмен на тихую отмену смертного приговора, вынесенного ему in absenta
[8]
, вывел их на чемодан в аэропорте. Немецкий террорист сообщил в Мадриде, что фрейлейн Каррас в легко доступном месте имеет тайник, через который получает свежие инструкции. Это был типичный прием Военной контрразведки, у которой с остальным КГБ сложились довольно странные отношения. Таинственное и склонное к силовым действиям разведывательное ведомство позволяло своим глубоко законспирированным агентам, задействованным в особенно важных операциях, иметь такие тайники, если возникла необходимость срочно получить новые инструкции из Москвы, а иной связи и не было. Секретность иногда принимает извращенные формы, однако никто не осмеливается высказывать сомнения и задавать лишние вопросы. В том числе и он сам.
Кто-то входил с ней в контакт, передавал ключи, указывал местонахождение тайника. Комната, ячейка в камере хранения, иногда сейф в банке. Там хранился материал, в котором ставились новые задачи, возникающие по мере развития операции.
За два дня до того, как Майкл улетел в Мадрид, к ней подошел мужчина. Дело было в кафе на площади Изабель. Мужчина был пьян. Он пожал ей руку, расцеловал ее. Через три дня Майкл обнаружил в ее сумочке ключ. На следующий день ее не стало.
Да, там был ключ. Но кому он принадлежал? Он видел фотокопии заключений, сделанных в Лэнгли по каждому из предметов, обнаруженных в чемодане. Но кому принадлежал сам чемодан? Если не ей, то каким образом на его внутренней поверхности оказались отпечатки ее пальцев? И если это были действительно ее отпечатки, то как она могла допустить, чтобы они появились?
Что они сделали с ней? Что они сделали с той блондинкой на Коста-Брава, которая кричала по-чешски, и чья спина, шея и затылок были изрешечены пулями? Что за существа превращают людей в марионеток, дергают за ниточки, а потом спокойно уничтожают, словно манекены в фильмах ужасов. Та женщина была мертва — ему довелось видеть слишком много смертей, чтобы ошибиться. Здесь нет шарады, как выразился бы элегантный месье Граве.
И все же шарада была. Все, все до единого оказались марионетками. Но на какой сцене и для кого они дают свое представление?
Хейвелок зашагал быстрее; уже показалась виа Делла Мамората, от массивного здания вокзала его отделяло всего несколько кварталов. Он начнет свои поиски там. По крайней мере, у него появилась идея. Ближайшие полчаса должны показать, имеется ли в ней рациональное зерно.
Он подошел к залитому ярким светом газетному киоску, где пестрые вечерние выпуски соперничали со сверкающими обложками журналов. Белоснежные улыбки и непомерно большие груди противостояли изуродованным телам, живописным подробностям изнасилований и деталям увечий, стараясь привлечь внимание прохожих. Вдруг он увидел известное многим лицо, оно смотрело на него с обложки интернационального издания журнала «Тайм». За роговой оправой очков поблескивали полные интеллекта глаза — как будто холодные, но неожиданно приобретающие теплоту, если вглядеться в них повнимательнее. Сам взгляд, вероятно, смягчало глубокое понимание всего происходящего на земле. Да, это был он, с его выпиравшими скулами, орлиным носом и полными губами так часто высказывающими экстраординарные мысли.
Под фотографией простые слова: «Человек на все сезоны и для всех людей».
Нет необходимости называть имя или титул этого человека. Весь мир знал государственного секретаря США, не раз слушал его спокойный голос, его возвышенные речи и принимал их. Этот человек действительно служил всем, он пересекал границы, преодолевал языковые барьеры и националистическое безумие. Многие считали — и Майкл был среди них — мир или будет прислушиваться к Энтони Мэттиасу, или отправится в преисподнюю, охваченный пламенем грибовидного облака.
Энтони Мэттиас. Друг и ментор, заменивший ему отца. Но в деле, связанном с Коста-Брава, и он оказался марионеткой.
Бросив несколько лир на прилавок и взяв журнал, Хейвелок с необыкновенной ясностью вспомнил написанную от руки записку, которая по настоянию Мэттиаса была включена в число сверхсекретных документов, полученных им в Мадриде. Из нескольких коротких бесед, которые состоялись между ними в Джорджтауне, Мэттиас понял, какие глубокие чувства Майкл испытывает к женщине, приданной ему в помощь восемь месяцев тому назад. Энтони догадался, что он готов успокоиться и наконец обрести покой, которого был так долго лишен. Государственный деятель мягко посмеивался над возникшей ситуацией. Он сказал, что все традиции славян и утверждения современной литературы почили прахом — чех, которому перевалило за сорок да еще вдобавок занимающийся столь экзотическим делом, готов ограничить свое внимание единственной женщиной.
Но в записке Мэттиаса такой легкости не было вовсе.
"Мой милый сын,
Содержащиеся здесь документы разрывают мне сердце так же, как и тебе. Ты, в юном возрасте перенесший столько страданий, а затем успешно и беззаветно служивший усыновившей нас стране, вновь должен испытать боль. Я потребовал и получил подтверждение подлинности всего обнаруженного. Ты имеешь полное право устраниться от проведения операции, если желаешь. Имеющиеся среди документов рекомендации тебя ни к чему не обязывают. Все, что могла потребовать от тебя страна, даже больше того, ты отдал. Надеюсь, гнев, о котором мы говорили много лет тому назад, ярость, которая привела тебя на твою ужасную стезю, утихли, и ты можешь вернуться в другой мир, где так нужен твой светлый ум. Я молю Бога об этом.
