— И еще, — сказал психиатр. — У него ничего больше нет. Это последняя попытка оправдать все.
— Что именно? — спросил юрист.
— Всю боль, — ответил Миллер. — Боль, которую пришлось перенести и ему, и Хейвелоку. Поймите, в свое время он преклонялся перед ней и до сих пор не в силах этого забыть.
Глава 8
Реактивный самолет нырнул с небес вниз на расстоянии сорока миль к северу от аэродрома Паломбара Сабина. Он держал путь из Брюсселя, старательно избегая обычных маршрутов как гражданской, так и военной авиации. Альпы он пересек в их восточной части. Полет проходил на такой высоте, а спуск совершался так быстро, что шансы быть замеченным практически сводились к нулю. О возможном сигнале на радарах системы противовоздушной обороны достигли предварительной договоренности — его появление и исчезновение не должно было сопровождаться никакими комментариями и уж тем более — привести к расследованию. Приземлившись в Паломбаре, он доставит в Италию человека, тайно поднявшегося на борт в Брюсселе в три часа утра по местному времени. Все называли мужчину Апачи — нормального человеческого имени у него просто не было. Как и многие, подобные ему, этот человек не мог подвергаться риску, проходя формальности у стоек иммиграционных служб или на пограничных пропускных пунктах. Внешность и имя можно изменить, однако упомянутые места находились под постоянным наблюдением людей, которые знали, что искать, и увы, часто добивались успеха. Ум этих людей был натренирован и представлял собой огромный банк данных.
Пилот уменьшил тягу двигателей — он получил подготовку, сажая машины на палубу авианосца, и повел самолет над лесом по пологой глиссанде в направлении аэродрома. Темная посадочная полоса в милю длиной была прорублена в лесном массиве, ремонтные ангары и башня пункта управления находились несколько в стороне. Они были хорошо замаскированы и почти сливались с ландшафтом. Самолет коснулся края полосы; маленькую кабину заполнил рев реверсов. Пилот повернулся в кресле и, стараясь перекрыть шум, почти прокричал, обращаясь к сидевшему позади рыжеволосому человеку средних лет:
— Мы на месте, индеец. Можете забирать свои лук и стрелы.
— Какой остроумный юноша, — произнес Огилви, расстегивая ремни, охватывавшие его грудь. Взглянув на часы, он спросил: — Который здесь час? Я все еще живу по вашингтонскому времени.
— Пять пятьдесят семь. Вы потеряли ровно шесть часов. У вас сейчас полночь, а здесь раннее утро. Остается лишь посочувствовать, если вас ждут на службе. Надеюсь, вам удалось хоть немного поспать?
— Вполне достаточно. С транспортом улажено?
— Вас доставят прямиком к вигваму Большого вождя на виа Витторио.
— Очень смешно. Вы имеете в виду посольство?
— Точно. Вы — специальный груз. Гарантированная доставка прямиком из Брюсселя.
— Все не так. Посольство абсолютно исключено.
— Но у меня такой приказ.
— Я отдаю другой.
* * *
Огилви прошел в маленький кабинет, отведенный для людей, подобных ему. Кабинет располагался в одном из ремонтных ангаров. В нем не было окон и почти не было мебели, зато находились два телефона, связанные с шифровальной машиной. Ведущий к кабинету коридор охранялся тремя парнями, облаченными в неприметные рабочие комбинезоны, под которыми хранилось оружие. Приблизиться к Огилви кому-нибудь неизвестному или принести с собой фотоаппарат было запрещено. В этом случае оружие было бы пущено в ход без предупреждения. Такие предосторожности явились результатом особых переговоров между представителями правительств, которых волновала деятельность, выходящая за рамки официальных соглашений о сотрудничестве специальных служб обеих стран. Короче говоря, тщательная охрана была просто необходима.
Огилви сел за письменный стол и снял трубку с телефонного аппарата слева от себя. Черный цвет говорил о том, что аппарат предназначался для переговоров внутри страны. Рыжеволосый агент набрал запечатленный в памяти номер и через двенадцать секунд услышал сонный голос подполковника Лоренса Брауна.
— Браун у телефона. В чем дело?
— Бейлор Браун?
— Апачи?
— Да. Я в Паломбаре. Новости есть?
— Никаких. Я заполучил всех следопытов Рима. Пока о нем ни слуху ни духу.
— Заполучили что?!
— Следопытов. Мы использовали все платные источники, а также тех, кто нам чем-то обязан...
— Проклятье! Отзовите их немедленно! Вы хоть понимаете, что творите?
— Полегче, приятель. Не думаю, что нам с вами удастся сработаться.
— Мне все равно! Я не дал бы за это и сраного воробья! Вы сейчас имеете дело со змеей, приятель, а не решаете кроссворд для слабоумных. Стоит ему заметить начавшуюся на него охоту, и он поймет, что вы нарушили правила игры. А поняв это, ужалит. Господи, неужели вы полагаете, что за ним никогда не было слежки?
— Мне известны качества моих следопытов, Апачи, — возразил Бейлор воинственным тоном.
— Полагаю, нам следует встретиться и поговорить.
— В таком случае подъезжайте, — предложил подполковник.
— Да, еще одна проблема, — ответил Огилви, — посольство исключено.
— Но почему?
— В домах на противоположной стороне улицы случайно могут оказаться окна. Других причин я не привожу.
— Что же это за причины?
— Он знает, что ни при каких условиях я не покажусь на территории посольства. Камеры КГБ нацелены на все входы и выходы и действуют круглосуточно.
— Он даже не подозревает о вашем приезде, — возразил Бейлор. — Не знает, кто вы.
— Сразу поймет, как только вы скажете.
— Какое имя назвать? — кисло поинтересовался офицер.
— Апачи. Вполне достаточно.
— Он поймет, в чем дело?
— Непременно.
— Мне ваша кличка ни о чем не говорит.
— И не должна.
— Вы определенно не желаете, чтобы мы сработались.
— Весьма сожалею.
— Значит, приезжать вы не хотите. Где же мы встретимся?
— В парке «Вилла Боргезе». Я вас найду.
— Да, пожалуй, это проще, чем мне отыскать вас.
— А ведь вы ошибаетесь, Бейлор.
— В чем?
— Да в том, что мы якобы не сработаемся. — Огилви промолчал, а затем добавил: — Встречаемся через два часа. К тому времени объект уже может связаться с вами.
* * *
Март, как правило, не самый лучший месяц для парка «Вилла Боргезе». Прохлада римской зимы, хоть и не очень суровой, еще не исчезла полностью. Еще не раскрылись бутоны, не вспыхнули красками продолговатые и круглые клумбы — гордость парка весной и летом. Несметное число тропинок, проложенных между линиями к зданию знаменитого музея, казались чуть грязноватыми, зелень — немного блеклой, деревья — сонными. На скамьях вдоль переходных трон лежал слой пыли. Над парком висела легкая дымка; которую обычно смывают апрельские дожди. Но пока природа хранила мартовскую безжизненность.
