— Невозможно, — кривясь от боли, произнес Хейвелок, приподнявшись на хирургическом столе и пытаясь свесить ноги.
— Ведь вам больно даже шевельнуться, не так ли?
— Болит только плечо.
— Вы же прекрасно знаете, что потеряли много крови.
— Я также знаю, что потерял гораздо больше, чем кровь. — Майкл помолчал и затем спросил Саланна: — У вас в кабинете есть диктофон?
— Да, конечно. Письма, истории болезней. Иногда приходится засиживаться довольно поздно после ухода сестер и секретаря.
— Научите меня им пользоваться. Кроме того, я хотел бы, чтобы вы слушали запись. Это не займет много времени, и ваше имя не будет упомянуто на пленке. После этого я закажу международный разговор с Соединенными Штатами.
— Мэттиас?
— Да. Мой разговор с ним будет зависеть от ряда обстоятельств. Один он или вокруг него люди, насколько надежно защищен телефон. В общем, он будет знать, что делать дальше. Суть в следующем; вы услышите мой разговор, потом прослушаете пленку, и тогда решите, говорить с ним или нет, если до этого вообще дойдет дело.
— Вы возлагаете на меня тяжелое бремя.
— Прошу прощения, но это в последний раз. Правда, я побеспокою вас утром. Мне понадобится одежда. Моя вся осталась в Монези.
— Нет проблем. К сожалению, мои вещи вам не годятся — не тот размер. Все покупает жена, завтра она позаботится и о вас.
— К разговору о покупках. У меня достаточно денег, но потребуется еще немного. В Париже у меня открыт счет, так что свои деньги вы не потеряете.
— Теперь вы ставите меня в крайне неловкое положение.
— Это просто хитрый ход с моей стороны. Чтобы вы получили свои деньги, мне надо добраться до Парижа.
— Полагаю, Мэттиас сможет обеспечить вас самыми лучшими транспортными средствами. Быстрыми, безопасными.
— Сомневаюсь. Причины моих сомнений вы узнаете после моего разговора с Мэттиасом. Те, кто лгал Риму, занимают в Вашингтоне очень высокие посты. Не знаю, кто они и где работают, но уверен, что на места они передадут только информацию, отвечающую их интересам. Его же распоряжения будут саботироваться, так как лжецы уже отдали свои приказы и не захотят их аннулировать. Стоит мне сообщить свое местонахождение, и они пошлют по моему следу людей. Как бы то ни было, они вполне способны преуспеть в своих намерениях, поэтому магнитофонная запись просто необходима. Не могли бы мы сразу приступить к делу?
Через тридцать четыре минуты Хейвелок, нажав кнопку, выключил микрофон кассетного диктофона и поставил его на письменный стол. Он рассказал обо всем, начиная от криков на Коста-Брава и кончая взрывами на Коль-де-Мулине. Правда, напоследок не смог удержаться и присовокупил к холодному изложению фактов эмоционально насыщенное заключение. Цивилизованные страны, независимо от социального строя, расы или вероисповедания могут пережить предательство в своих секретных службах. Но если одной из жертв такого предательства становится человек, от которого зависит само существование этих цивилизованных стран, пережить это невозможно. Таким человеком и является Энтони Мэттиас — государственный деятель, уважаемый как друзьями, так и противниками. Его систематически обманывали, когда речь заходила о вопросе, которым он глубоко интересовался. Само собой напрашивается вывод, что Мэттиас мог стать жертвой лжи и по многим другим важным проблемам.
В углу кабинета в глубоком кожаном кресле замер Саланн. Лицо его было напряжено, взгляд устремлен на Хейвелока. Он был настолько потрясен, что лишился дара речи. Потом, спустя некоторое время, покачал головой и спросил едва слышно:
— Но почему? С какой целью? Ведь все это так же абсурдно, как и то, что они о вас говорят. Почему?
— Я не перестаю задавать себе те же вопросы, и мысленно каждый раз возвращаюсь к встрече с Бейлором в Риме. Они считают, что я располагаю какими-то опасными для них сведениями, и это пугает их.
— А вам действительно известно нечто подобное?
— Он мне задал такой же вопрос.
— Кто он?
— Бейлор. Я был с ним честен, пожалуй, даже чересчур. Но шок после того, как я увидел ее, помешал мне все трезво обдумать. Особенно, если учесть сказанное Ростовым в Афинах.
— Что же он сказал?
— Правду. Если что-то я и знал, то совершенно об этом забыл. Не исключено также, что услышанное не произвело на меня никакого впечатления.
— На вас это не похоже. Говорят, вы ходячий банк данных, способный вспомнить имя, лицо и событие через много лет.
— Это — миф. Впрочем, как и большинство подобных суждений. Я учился в аспирантуре довольно долго и безусловно развил некоторую дисциплину ума, но я не компьютер.
— Разумеется, — тихо произнес француз. — Ни один компьютер не поступил бы по отношению ко мне, как поступили вы. — Саланн замолчал, и, подавшись в кресле немного вперед, спросил: — Вы проанализировали месяцы, предшествующие акции на Коста-Брава?
— Месяцы, недели, дни — все. Я мысленно вновь побывал там, где мы... где я... Белград, Прага, Краков, Вена, Вашингтон, Париж. Во всех этих точках не произошло никаких ярких событий, впрочем, все познается в сравнении. Исключением, пожалуй, явилась Прага, где нам удалось получить важные документы из их Министерства национальной безопасности. В остальном ничего из ряда вон выходящего, сплошная рутина. Сбор информации, которую без особого труда может получить любой турист.
— Вашингтон?
— Меньше чем ничего. Я прилетал туда на пять дней. Обычное ежегодное упражнение для оперативных работников с мест. Беседа с целью глубокого анализа их деятельности и оценки достижений — в принципе пустая трата времени. Иногда, правда, им удается выявить одного-двух чокнутых.
— Простите, но я плохо знаю, что значит «чокнутых»?
— Людей самых заурядных, но с чрезмерно развитой фантазией, вообразивших о себе невесть что. Их можно назвать «психами плаща и кинжала». Такое состояние возникает в результате стресса, вызванного необходимостью для кого бы то ни было прикидываться тем, кем он на самом деле не является.
— Очень интересно, — кивнул головой доктор, как бы оценивая слова Хейвелока с точки зрения теории медицины. — Что еще случилось, пока вы были в Соединенных Штатах?
— Ноль. Ничего. Один вечер я провел в Нью-Йорке у семейной пары, которую знаю с юности. Муж — владелец стоянки прогулочных судов, может, он когда-нибудь и думал о политике, но ничего подобного я от него не слышал. Затем я провел два дня в компании Мэттиаса, я просто обязан был нанести ему визит.
— Вы были... вы с ним так близки?
— Я уже сказал, что наши отношения уходят корнями в далекое прошлое. Он всегда оказывался рядом, когда у меня возникали трудности. Всегда понимал меня лучше других.
— Что же произошло за эти два дня?
— Меньше чем ничего. Я видел его только вечером, за ужином. За двумя ужинами, если быть точным. Но даже когда мы оставались вдвоем, его все время отвлекали телефонные звонки и какие-то торопливые люди из госдепа (он называл их просителями), желавшие что-то доложить лично. — Хейвелок умолк, заметив, как напряглось лицо Саланна, и поспешно продолжил: — Меня никто не видел, если вы об этом подумали. Он принимал их в своем кабинете, а столовая расположена в другом конце дома. Он помнил, что по взаимному согласию мы решили не демонстрировать нашей дружбы. Главным образом, ради меня. Никто не любит тех, кому протежируют великие люди.
