— Да, да, понятно, — поспешно прервал его Хэльярд. Радар, настроенный на знакомый старому вояке лексикон, сработал мгновенно.
— Следовательно, вы считаете, что если этому Риччи и его эксперту-взрывнику удалось бы благополучно выбраться из передряги, то они немедленно обратились бы в наше посольство в Риме?
— Безусловно, сэр. Они бы торчали там с протянутой рукой и вопили во всю глотку. Они выпрашивали бы дополнительного вознаграждения, угрожая в противном случае разболтать то, что нам было бы совершенно нежелательно.
— Что же, по вашему мнению, произошло?
— Совершенно ясно, сэр. Они не выбрались оттуда.
— То есть как это? — спросил Брукс, вновь отрываясь от желтого блокнота.
— Другого объяснения быть не может. Я знаком с людьми такого сорта, сэр. Это подонки. Если им предложить хорошую цену, то они убьют родную мать. Они обязательно связались бы с посольством, поверьте.
— Не выбрались оттуда? — переспросил Хэльярд. — Поясните. Почему не выбрались?
— Там в горах жуткие дороги, сэр. Подъемы, спуски... Мало того, что они бесконечно петляют, так еще порой и на многие мили — ни одного фонаря. Автомобиль с раненым в голову водителем и пассажиром, воющим от боли, — верный кандидат на то, чтобы свалиться в пропасть.
— Ранения в голову могут быть весьма обманчивыми, — заметил Хэльярд. — Разбитый нос иногда внешне выглядит страшнее, чем сильная травма черепа.
— Но меня удивляет, — вмешался Брукс, — что тот же человек сохранил удивительное самообладание в условиях хаоса. Он действовал...
— Простите меня, господин посол, — прервал его Брэдфорд, немного повысив голос, словно предупреждая, — я полагаю, что мы серьезно отнесемся к мнению агента-наблюдателя. Тщательные поиски на дорогах у перевала непременно приведут к тому, что где-то в ущелье будет обнаружена автомашина. Брукс взглядом показал, что сигнал принят.
— Да, конечно, — произнес он. — По-видимому, другого правдоподобного объяснения нет.
— Остается уточнить еще один-два момента и мы закончим, — сказал Брэдфорд, обращаясь к агенту. — Как вы понимаете, все, что здесь было сказано, должно остаться в полнейшей тайне. Здесь нет спрятанных микрофонов, звукозаписывающей аппаратуры. Все произнесенные здесь слова останутся лишь в нашей памяти. Такой порядок принят ради нашей общей безопасности, а не только вашей, и для того, чтобы мы могли говорить здесь совершенно откровенно. Не пытайтесь смягчить правду; мы все здесь — в одной лодке.
— Да, я понимаю, сэр.
— Полученные вами приказы в отношении Хейвелока были совершенно однозначны. Он был официально объявлен «не подлежащим исправлению», и в сообщении из Рима говорилось о «чрезвычайном ущербе», который может быть нанесен. Это так?
— Да, сэр.
— Иными словами, он должен был быть казнен. Убит на Коль-де-Мулине.
— Да. Таков истинный смысл приказа.
— И вы получили этот приказ от старшего атташе по Консульским операциям посольства в Риме. Фамилия атташе Уоррен. Харри Уоррен.
— Да, сэр. Я поддерживал с ним постоянную связь, ожидая окончательного решения... ожидая, что ему скажет Вашингтон.
— Почему вы убеждены, что разговаривали именно с Харри Уорреном?
Агент, казалось, был изумлен нелепостью вопроса. Но он понимал, что задавший его человек отнюдь не глупец.
— Ну помимо всего прочего, я работал с Харри два года и хорошо знаю его голос.
— Итак, всего лишь голос?
— Ну, конечно, и номер телефона в Риме. Это прямая линия с послом. Номер секретный и нигде не указан.
— Вам не приходило в голову, что в тот момент, когда он давал вам последние инструкции, он находился под чьим-то давлением и делал это против своей воли?
— Нет, сэр. Никоим образом.
— То есть вы не думали о такой возможности?
— Если бы это было так, он дал бы мне понять.
— С пистолетом, приставленным к виску? — вмешался Хэльярд. — Каким же это образом?
— Существовал особый пароль, которым мы пользовались. Он не произнес бы его в том случае, если бы дела шли не так, как надо.
— Какой пароль? Поясните, пожалуйста, — попросил Брукс.
— Одно слово или несколько слов, придуманных в Вашингтоне. Они упоминаются, когда передается окончательное решение. Таким образом, вы понимаете, что разрешение дано. При этом имена не называются. Если бы что-нибудь было не так, Харри не произнес бы его, и я бы понял, что он в опасности. Я должен был спросить у него пароль, и Харри сказал бы что-нибудь другое. Этого не произошло. Он произнес то, что надо. Причем в самом начале разговора.
— Какой же код, какой пароль был установлен для Коль-де-Мулине? — спросил Эмори Брэдфорд.
— "Двусмысленность", сэр. Кодовое слово поступило непосредственно из Управления консульских операций в Вашингтоне. Оно должно быть внесено в журнал телефонных переговоров посольства и в секретные досье.
— Что и должно послужить в случае необходимости доказательством подлинности приказа, — добавил Брэдфорд.
— Да, сэр. Дни, часы и источник подобного рода разрешений регистрируются в журнале.
Брэдфорд взял со стола фотографию размером восемь на десять дюймов и поставил ее под свет настольной лампы так, чтобы сидящий за столиком агент мог хорошо ее разглядеть.
— Этот человек Харри Уоррен?
— Да, сэр. Это Харри.
— Благодарю вас; — Заместитель госсекретаря отложил фотографию и сделал пометку на полях своего блокнота.
— Вернемся немного назад, — предложил он. — Остается еще несколько не совсем ясных вопросов. Они касаются женщины. Итак, она должна была быть переправлена через границу по возможности в целости и сохранности, не так ли?
— Ключевым словом было «по возможности». Никто не собирался рисковать ради нее. Она должна была служить своего рода иглой, колючкой.
— Колючкой?
— Да, в задницу Советам. Чтобы Москва поняла, что мы не купились на их приманку.
— Иными словами, все это подстроено русскими. Женщина с похожей внешностью, возможно, при помощи легкой косметической операции. Советы время от времени и в разных местах демонстрируют ее Хейвелоку. Они подпускают его достаточно близко, но не настолько, чтобы Хейвелок мог войти с ней в непосредственный контакт. Вы это хотите нам оказать?
— Да, сэр.
— Их цель — вывести Хейвелока из себя, подорвать его психику и тем самым склонить к переходу на их сторону?
— Да, сэр. Сделать так, чтобы у него поехала крыша, простите за выражение, сэр. Я полагаю, что план сработал. «Не подлежит исправлению» произнес Вашингтон.
— Это произнес тот, кто сказал «Двусмысленность».
