– Любители, – уточнил Скрипач. – И лишь немногие из нас. Дайте мне список, пожалуйста.
Кёстринг открыл ящик стола, вытянул лист бумаги и вручил его Клейсту. Список имен на двадцать оказался рукописным – русский оригинал был переписан латинскими буквами. Клейст прочитывал фамилии. Несколько функционеров Коммунистической партии Соединенных Штатов, несколько артистов левой ориентации, в том числе негритянский певец и директор мелкого театра. Несколько представителей английского Фабианского общества
[84]
, несколько человек, прибывших с деловыми визитами. Помимо имен, в списке имелись даты прибытия и намеченного отъезда, номера паспортов, названия и адреса гостиниц, где они останавливались. В принципе, любой из этих людей мог оказаться агентом, приехавшим в Москву под фальшивым именем, хотя нельзя исключить вероятности того, что все они находятся здесь на законных основаниях. Так или иначе, он должен обойти эти гостиницы и выяснить все, что можно. Это было бы, по крайней мере, хорошим началом.
Клейст поднялся.
– Я ценю вашу помощь, – просто сказал он.
– Еще одно, – напомнил атташе, воздев указательный палец. – С этим у нас наиболее строго. Мы не убиваем русских.
Улыбка Скрипача была напряженной, глаза оставались холодными.
– Я совершенно не намерен убивать кого-нибудь из русских, – заверил он.
Один из портье в вестибюле окликнул Меткалфа, как только он вошел в гостиницу.
– Сэр! Мистер Меткалф! Извините, но вам пришло срочное сообщение.
Меткалф взял сложенный лист бумаги, который вручил ему служащий. От Роджера? – гадал он. Или от Хиллиарда? Нет, ни тот, ни другой, конечно же, не стали бы передавать ему через портье никакое безотлагательное сообщение.
Нет, это не клочок бумаги из блокнота портье, специально предназначенного для того, чтобы постояльцы могли оставлять записки друг другу и обслуживающему персоналу, а плотный лист высококачественной бумаги. Наверху шапка: «Народный комиссариат внешней торговли СССР». Сообщение состояло из нескольких машинописных строк:
«Уважаемый мистер Меткалф!
Настоящим просим Вас немедленно явиться в Народный комиссариат внешней торговли для срочной консультации с комиссаром Литвиковым. Вашему водителю уже даны соответствующие указания».
Внизу красовалась множеством смелых завитков исполненная авторучкой подпись главного помощника Литвикова. Литвиков, народный комиссар внешней торговли, был тем самым человеком, с которым Меткалф вел переговоры. Он и санкционировал его посещение Москвы.
Меткалф посмотрел на часы. Уже поздно, рабочий день у нормальных людей всего мира закончился, но советские чиновники работали по странному распорядку – это он хорошо знал. Что-то случилось и, видимо, достаточно серьезное. Как бы там ни было, избежать этой встречи невозможно.
Водитель ждал в вестибюле гостиницы. Меткалф подошел к нему.
– Сережа, – сказал он, – ну, что, поехали?
На столе Литвикова громоздилось множество телефонов разных цветов. У советской бюрократии имелся один непременный опознавательный знак: чем больше телефонов было на столе у кого-то, тем более важной персоной он являлся. Меткалф уже пытался угадать, не был ли один из этих аппаратов связан прямой линией с самим Генеральным секретарем, обладал ли Литвиков таким рангом. За спиной хозяина кабинета размещались два больших портрета: один Ленина, а второй Сталина.
Литвиков поднялся из-за стола, как только Меткалф, сопровождаемый помощником наркома, вошел в его кабинет. Он был высоким сутулым человеком с черными как вороново крыло волосами и бледным, словно у призрака, лицом. Брови его были грозно нахмурены. За минувшее десятилетие Меткалф имел возможность наблюдать за продвижением Литвикова по карьерной лестнице и видел, как он превращался из подобострастного клерка в сановника, терзаемого множеством забот. Но сегодня в его облике появилось нечто новое: гнев, негодование, достойная гладиатора уверенность в победе, смешанные, впрочем, со страхом, что Меткалф счел тревожным признаком.
Литвиков первым прошел к длинному столу для переговоров, покрытому зеленым сукном. На столе стояло несколько бутылок минеральной воды, которую комиссар, казалось, никогда никому не предлагал. Он сел во главе стола, его помощник справа, а Меткалф слева.
– У нас появилась проблема, мистер Меткалф. – Литвиков говорил по-английски с оксфордским акцентом.
– Медный рудник? – вставил Меткалф. – Я абсолютно с вами согласен. Мы обсудили эту ситуацию с моим братом и…
– Нет, мистер Меткалф. Речь идет не о медном руднике, а о намного более серьезных вещах. Я получил рапорт о вашем чрезмерно эксцентричном поведении.
Пульс Меткалфа забился чаще, но он ничем не выдал своей тревоги и лишь спокойно кивнул.
– Александр Дмитриевич, – весело произнес он, – если агенты вашей тайной полиции настолько интересуются романтической стороной моей жизни, то им, по всей видимости, совершенно нечем заняться.
– Нет, сэр. – Литвиков указал на стопку желтых листков, лежавших на столе справа от него. На верхнем бросался в глаза красный штамп «СЕКРЕТНО». – Эти рапорты требуют иного объяснения, мистер Меткалф. Серьезного объяснения, поскольку возникают весьма острые вопросы насчет того, зачем вы на самом деле приехали в Москву. Мы очень внимательно наблюдаем за вами.
– Это очевидно. Но ваш НКВД впустую тратит силы и время, изучая мою жизнь. Ни в чем не повинному человеку нечего скрывать.
– Да, но вы-то как раз ведете себя так, будто очень стараетесь что-то скрыть.
– Александр Дмитриевич, скрытность и осмотрительность – это разные вещи.
– Осмотрительность? – вскинул брови нарком; его глаза все так же были полны с трудом скрываемого страха.
Меткалф указал на стопку рапортов о наблюдении.
– Я не имею ни малейшего сомнения в том, что результатом всех этих неимоверных усилий окажется портрет человека из породы тех, кого иногда называют плейбоями. Дилетант. Повеса. Я знаю о моей репутации, сэр. Это тот груз, который мне всегда приходится таскать за плечами, нечто такое, что я должен постоянно пытаться загладить.
Но русский не поддержал поворот такого разговора.
– Это не имеет никакого отношения к вашему… шалопайскому поведению, мистер Меткалф. Поверьте мне…
– Называйте это, как хотите, но когда иностранец вроде меня из капиталистической страны заводит близкие отношения с русской женщиной в Москве, весь риск приходится на долю женщины. Вы это знаете, и я знаю тоже. Сэр, я никогда не рассказывал, с кем и при каких обстоятельствах целовался, и всегда защищаю репутацию женщины. Но здесь, насколько я понимаю, для любой женщины последствия могут оказаться значительно хуже, чем пятно на репутации. Так что, если предосторожности, которые я предпринимаю, кажутся подозрительными НКВД, меня это нисколько не тревожит. Если честно, я даже горжусь этим. Пусть ходят за мной повсюду, куда мне захочется отправиться. – Он вспомнил мимолетное знакомство с Кундровым, «прикрепленным» Ланы, и добавил: – Как мне сказали, в советском раю нет никаких тайн.
