Эмблер подвинулся ближе к пятидесятидюймовому высокочастотному экрану, вглядываясь в лицо красноречивого, будто лучащегося интеллектом ученого.
— Некоторые политологи полагали, что Китай изменится с приходом к власти коммунистов, — продолжал профессор, сделав глоток воды из стоящего на кафедре стакана. — Конечно, международный коммунизм интернационален в своей ориентации. И его экспансионистские горизонты повернут Китай вовне, откроют его, по крайней мере, в сторону коммунистических собратьев. Так полагали знатоки политики. И, разумеется, ничего подобного не случилось. Председатель Мао сохранил и даже ужесточил контроль над соотечественниками, превратив себя в подобие бога. При всей своей воинственной риторике он не только изолировал народ от ветров модернизации, но и проводил, по сути, глубоко консервативную, даже реакционную политику, крайне осторожно используя военную силу. Если не считать нескольких мелких пограничных стычек, остается лишь два достойных внимания случая. Один из них — конфликт на Корейском полуострове в начале пятидесятых, когда китайцы действительно поверили, что Соединенные Штаты планируют вторжение. Корейское противостояние — результат не наступательной, а оборонительной позиции. На деле же Председатель Мао был последним императором, упрямо смотревшим только вовнутрь.
На протяжении выступления лицо Палмера оставалось бесстрастным, но слова его лились с завораживающей плавностью.
— И только в последние годы увидели мы происходящий в Китае сейсмический сдвиг, настоящий поворот вовне, подкрепляемый невероятно быстрым включением в систему мирового капитализма. Мы увидели то самое развитие, на которое так горячо надеялись сменявшие одна другую американские администрации и которому они так истово содействовали. Но, как говорят китайцы, будьте осторожны в своих желаниях. Мы разбудили тигра, надеясь прокатиться на нем. — Палмер взял короткую паузу и позволил себе сдержанную улыбку. — Мечтая прокатиться на тигре, мы забыли, чем чревато падение. Стратеги политической мысли убеждали самих себя, что экономическая конвергенция приведет к конвергенции политической, к гармонизации интересов. Верно же, пожалуй, обратное. Двое мужчин, влюбленных в одну женщину, — рецепт мирного сосуществования? Не думаю. — Слушатели отозвались смехом. — То же самое верно и в отношении двух держав, ставящих перед собой одну и ту же цель, будь это экономическое главенство в той или иной области мира или политическое господство над Тихоокеанским регионом. От внимания наших близоруких прогнозистов ускользнуло, что Китай, все более подгоняемый требованиями рынка, становится и все более воинственным. После смерти Председателя Мао прошло десять лет, и вот уже Китай топит три вьетнамских корабля в районе островов Спратли. В 1994-м мы наблюдаем столкновение американских судов и китайской подводной лодки в Желтом море. Затем следуют захват рифа Мисчиф у Филиппин, пуск ракет в международных водах у берегов Тайваня и так далее. Китайский флот укрепился за счет французского авианосца и британских радарных систем. Китай построил дорогу из провинции Юнань, получив выход к Бенгальскому заливу. Сами по себе эти действия кажутся обманчиво малозначительными. На самом же деле они представляют собой не что иное, как зондаж, попытку оценить реакцию и решимость международного сообщества. И каждый раз Китай убеждался в беззубости своих конкурентов и противников. Да-да, я не оговорился, мы — впервые в истории — противники. — Взгляд его стал напряженнее, жестче. — Китай в огне, а топливом его снабжает именно Запад. Сдвинувшись в страну экономической либерализации, Китай привлек миллиарды долларов иностранного капитала. Мы видим десятипроцентный экономический рост — такого, без крупных потрясений, не удавалось еще ни одной стране. Мы видим гигантский скачок потребления: через несколько лет пробудившийся тигр будет потреблять десять процентов добываемой в мире нефти и треть производимой стали. Даже в простом качестве потребителя Китай уже оказывает непропорциональное влияние на страны Юго-Восточной Азии — Корею, Японию, Тайвань. Наши компании впадают во все большую зависимость от китайского потребления, жизненно необходимого для их роста. Вам это ничего не напоминает, леди и джентльмены?
Палмер снова замолчал, скользя взглядом по невидимой аудитории. У него было великолепное чувство ритма.
— Позвольте мне ответить за вас. Представьте страну, пережившую то, что называется второй промышленной революцией. Страну с дешевой рабочей силой, капиталом и богатыми ресурсами. Страну, сумевшую преобразовать свою экономику в самую эффективную и динамично развивающуюся в мире. Я имею в виду... — он слегка повысил голос, — Соединенные Штаты Америки на заре двадцатого века. Мы все знаем, что последовало за этим. Период неоспоримого военного, промышленного, экономического и культурного превосходства; период мощи и процветания, названный нами «Американским веком». — Профессор снова оглядел аудиторию. — Американский век — вещь приятная. Но никто не обещал, что он будет вечным. Скорее есть основания полагать, что он не будет длиться уж очень долго и что двадцать первое столетие назовут, может быть, веком Китайским.
Слушатели заволновались.
— Я всего лишь ученый, и не мне судить, должны ли мы радоваться такому исходу или горевать. Я лишь позволю себе заметить, что эта ситуация — плод наших усилий. Благонравные американцы, составляющие большинство в той части нашего руководства, которое определяет внешнюю политику, делали все, чтобы разбудить тигра. И они повернули тысячелетнее царство к миру. Результаты увидят наши дети. — И негромко добавил: — Или не увидят.
Эмблер поежился, силясь вспомнить, когда еще видел лица, источающие такую же фанатичную самоуверенность. Приходящие на память образы не вызывали приятных ассоциаций: доктор Абимайль Гусман, основатель перуанской террористической группировки «Сияющий путь»; Дэвид Кореш, самопровозглашенный мессия из «Ветви Давидовой». То, что отличало профессора Эштона Палмера от явных фанатиков — учтивость, фальшивая мягкость, — делало его потенциально еще более опасным.
— Снова и снова наши доморощенные «эксперты по Китаю» путались в значении зеленых листочков чая. Присутствующие здесь наверняка помнят, какие протесты прокатились по стране, когда в ходе налета американской авиации на Белград пострадало китайское посольство. Миллионы китайцев отказывались верить в то, что это произошло по чистой случайности. В Вашингтоне заламывали руки и едва ли не извинялись. Проявление антиамериканизма сочли дурным знаком. Те, кто так считал, не усвоили мудрость того, что один китайский философ назвал «двоякостью». На самом деле расцвет ксенофобии, возможно, пошел бы на пользу Америке. Все, что замедляет интеграцию Китая в сообщество наций, замедляет и его экономический рост. Скептик скажет, что такое развитие событий идет на благо Америке и всего мира. Я всего лишь сторонний наблюдатель и беспристрастный ученый, и не мне выносить суждения в пользу той или иной точки зрения. Но если, как я полагаю, мы вышли к развилке, то, может быть, мне будет позволительно обратить ваше внимание на то, что лежит в конце пути. Конфликт с Китаем неизбежен. А вот исход его еще не предрешен. Он зависит от выбора. Того выбора, который мы делаем сегодня.
Клейтон Кастон опустился на колени и склонился над клавиатурой. На экране появился другой клип. Качество было похуже; наверное, запись сделали пару лет назад во время трансляции по Си-СПЭН.
