Как изменились времена, думала Джийан, проходя по узким, мощенным булыжником улицам возле центральной площади. После краткой вспышки славы Серёдка впала в уныние и ветхость, забытая всеми, кроме небольшой заставы кхагггунов, которые, озверев от скуки в глуши, тоже поддались депрессии: то отупело пьянствовали, то вдруг начинали терроризировать крестьян. Ни в том, ни в другом случае они не проявляли ни к чему ни малейшего интереса. Это, разумеется, делало местных кхагггунов гораздо более опасными, чем их более дисциплинированные и предсказуемые собратья в других местах.
Джийан, почувствовавшая кхагггунов еще до того, как вступила в деревню, очень старалась избегать нежелательных встреч. Реккк и Элеана остались в полуразвалившейся придорожной гостинице, болтливый хозяин которой был только рад пересказать местные сплетни. Она объяснила спутникам, что в первый раз должна встретиться с Дар Сала-атом наедине, что — в известной степени — было правдой.
По дороге им встретилось не меньше дюжины массовых захоронений, и среди жертв Элеана узнала многих соратников по Сопротивлению. Один вопрос мучил всех, хотя ник-то из них не посмел задать его вслух: остался ли хоть кто-то, кто мог бы противостоять в'орннам?
Джийан стряхнула мрачные мысли. Осору подсказывало, что ее ребенок недалеко. Она расставила психические метки так же, как Риана инстинктивно сделала в келле, торопливо читая “Книгу Отречения”. Метки Джийан были, конечно, более сложными и неуловимыми. Она, например, могла точно сказать, далеко ли Риана от пыльного сэсалового дерева, в тени которого она ждала. Ни одно дуновение не шевелило ветви над головой. Зеленый ониксовый фонтан в центре площади сверкал, колыхаясь, как мираж, в знойном мареве. Из трещины в бортике сочилась вода.
Взгляд Джийан охватил все разом: высушенные солнцем фасады выходящих на площадь домов; сонных торговцев, равнодушно обсуждающих вчерашний обед; детей, играющих там, где из трещины в фонтане сочилась вода; дряхлого немощного провидца на возвышении, дребезжащим голосом зазывающего клиентов; друугов из Большого Воорга — их полосатые, расшитые бисером одеяния гипнотически раскачивались, нижние половины лиц закрывал испещренный письменами белый муслин, — пересекающих площадь медленной ритмичной поступью. Увидеть кочевников удавалось редко. Даже в Большом Воорге они практически не показывались, предпочитая уединение и только время от времени торгуя с саракконами, совершавшими долгие паломничества из Аксис Тэра в огромную пустыню на дальнем востоке континента. Ходили слухи, будто иногда их видели в той или другой деревушке, но подтвердить достоверность таких рассказов никто не мог.
Джийан слышала о друугах, когда обучалась в монастыре, где еретическая, но стойкая теория почитала их давно потерянной группировкой рамахан.
В любое другое время это зрелище возбудило бы интерес Джийан; теперь же она почти не обратила на них внимания. Она размышляла о том, как подготовить себя к встрече, но быстро решила, что просто не существует способа подготовиться к тому, чтобы увидеть сына в новом обличье. Дело не в кундалианском теле; в конце концов, Аннон и так наполовину кундалианин, хотя об этом, разумеется, не знал никто, кроме Элевсина и ее самой. Ей не давал покоя другой вопрос: как он отреагирует? Поймет ли, что она сделала, чтобы спасти сына от Бенина Стогггула? Что, если Аннон решит, что она бросила его?
Джийан сознавала, что сама себя пугает, готовясь к худшему. Но, правду сказать, она не знала, чего боится больше: забвения или ненависти.
Ее дитя — Дар Сала-ат — было уже близко, где-то на этих улицах. Неожиданно у Джийан подогнулись колени, на лбу выступил пот. Ее охватила паника, сердце затрепетало, словно в нем бил крыльями голоног. Слезы затуманили глаза, обожгли щеки. “Оборони его Миина”, — подумала она.
И тут она увидела Риану, появившуюся из тени на другой стороне залитой солнцем площади. На девушке было пыльное бирюзовое одеяние — этот цвет могли носить только Матерь или Дар Сала-ат. Одной рукой она сжимала поводья пары чтавров, в другой держала что-то маленькое и пушистое. Джийан мгновенно узнала ее, хотя, приглядевшись, заметила множество отличий. Риана выросла, ее кожа стала загорелой и обветренной, яркие краски сменили восковую бледность времен встречи в доме Бартты в Каменном Рубеже. Тогда, перед самой Нантерой, девушка была тяжело больна. Теперь, в солнечном свете, Джийан видела, какими сильными и мускулистыми стали ее ноги. И походка... да, это определенно уверенная поступь Аннона. С другой стороны, девушка казалась почти болезненно худой и была в синяках — не тех, которые можно увидеть глазами, а таких, какие Джийан могла почувствовать благодаря Дару: глубокие места, ободранные неукротимой, кровоточащей болью и виной и раскаянием. Слишком много для столь юного существа!
Шепча тихую молитву Миине, Джийан пошла ей навстречу — и только тут заметила, что на площадь из боковой улочки вышли три местных кхагггуна. Стоило им только заметить Риану — молодую кундалианку, прекрасную незнакомку, — и они немедленно устремились к ней. Джийан застыла.
Дети, заметив приближение кхагггунов, прекратили игру и побежали — так уж случилось, прямо на друугов. Кхагггуны окружили Риану. Кочевники бесстрастно шли через площадь, их мускулистые загорелые руки развернули детей, как сырую глину на колесе, направив в другую сторону. Джийан, словно черепаха, втянула голову глубже под капюшон плаща и двинулась вперед, идя естественной походкой, чтобы не привлекать внимания.
Они были пьяны, эти глупые черноглазые кхагггуны. Злы и пьяны. Они хотели того, чего хотели, и, будучи в'орннами, собирались получить это немедленно. Подошли к Риане и, смеясь, потыкали в существо, свернувшееся у нее в руке. Потом начали делать непристойные жесты. Схватили ее за край дорожного плаща и стянули его, обнажив длинные загорелые ноги.
Джийан, идя к ним, приготовилась сотворить заклятие. Ей не хотелось бы делать это — здесь, в таком людном месте, когда рядом Дар Сала-ат. Но когда она призвала Осору, руки вдруг начало жечь. Такое случалось уже дважды, в последний раз — прошлой ночью. Джийан проснулась от боли, такой сильной, что пришлось прикусить губу, чтобы удержаться от крика. До рассвета она лежала без сна, боясь, что не выдержит возвращения боли. Тогда, как и теперь, руки тряслись, казались раздувшимися в три раза, словно вывернулись наизнанку, словно обнажились все нервы. Однако теперь обжигающая боль перешла из предплечий в плечи. Когда два импульса соединились в груди, Джийан упала на колени. Ноги больше не держали ее. Голова опустилась, лицо заливал пот. Она хватала ртом воздух, рыдая и покачиваясь, и молилась о прекращении боли, терзающей тело. Казалось, все молекулы разрываются в клочья — и снова группируются, но в каком-то непонятном порядке. Блестящие черные коконы на руках стали более толстыми, грубыми, чешуйчатыми. “Оборони меня Миина, — подумала она. — Что происходит?”
Сквозь завесу боли Джийан заметила, что трое кочевников остановились. Черные как смоль волосы, светлые глаза, кожа, ставшая бронзовой под солнцем пустыни... Они были всего лишь на расстоянии броска камня от места, где к Риане пристали кхагггуны. Краем глаза Джийан заметила легчайшую рябь. Не перемолвившись ни словом, кочевники перестроились, образовав равносторонний треугольник.
