— Напрасно ты считаешь, что твое время истекло, Нит Эйнон. По-моему, оно и не начиналось. — Гэргон вытянул левую руку, но тэй продолжал сидеть на ветке. — Ну, как хочешь!
Обернувшись, техномаг сделал плавное движение рукой, и в апартаментах потух свет.
В темноте почувствовалась пульсация, и появился свет, сначала его источник был размером с булавочную головку, затем с колесо, непрерывно вращающееся и увеличивающееся в размере. Вот огромная яркая звезда разорвалась на галактики, туманность, газовые облака и бесконечную пустоту космоса. По желанию Нита Имммона звездная панорама изменилась, и он стал наблюдать за конкретной галактикой.
— Смотри, — сказал Нит Имммон, — Геллеспеннн!
— Это хроника или имитация?
— Это начало нашего конца. — Среди звезд виднелись какие-то объекты. — Здесь мы вступили в бой с центофеннни. — Потерявшие управление в’орнновские гравитационные корабли и их обломки дрейфовали среди звезд. Вид у кораблей был ужасный — будто неведомая сила вывернула их наизнанку. — Это наш позор, Нит Эйнон. Если не разгадаем секреты центофеннни, мы обречены. — Галактика Геллеспеннна была похожа на кладбище в’орнновских космических кораблей. — Центофеннни разыскивают нас.
— В мое время эта теория была довольно популярна.
Внезапно техномаг и тэй увидели совершенно другой сектор той же галактики, где было еще больше разбитых космических кораблей в’орннов.
— Это уже не теория. — От вздоха Нита Имммона снова зашевелились шторы. — Тридцать семь звездных лет назад флот 1011 был разбит центофеннни. Девятнадцать гравитационных кораблей, тридцать тысяч в’орннов, — изображение приблизилось, так что можно было рассмотреть леденящие кровь детали, — погибли все до единого.
— Не вижу разбитых кораблей центофеннни.
— Их нет.
— Как и на Геллеспеннне.
Повисло неловкое молчание.
— Как далеко?
Нит Имммон понял, что Нит Эйнон хотел спросить, как далеко это произошло.
— Не очень далеко от Кундалы, — ответил он. — Центофеннни напали на наш след. Рано или поздно они появятся здесь.
— Ты сообщил Гуль Алуф?
Имммон заметил, что Нит Эйнон не упомянул ни собрание, ни Товарищество гэргонов. Что же в этом удивительного, если Эйнон знает реальную расстановку сил?
— Нет, не сообщил.
— Уверен, это неправильно.
— Сначала я хотел услышать твое мнение.
— Мое мнение? — Нит Эйнон попытался презрительно фыркнуть, однако тэй не мог фыркать, поэтому получившийся звук напоминал карканье и свист. — Я навсегда лишен нормального облика. Зачем тебе мое мнение?
— Потому что ты — это ты. И еще потому что ты отец Нита Сахора.
Взмахнув четырьмя крыльями, Нит Эйнон вернулся на сэсаловое дерево.
— Включи свет, эти звезды навевают тоску.
Щелкнув фотонным возбудителем, Нит Имммон включил свет.
— Я знаю, над чем ты работал перед смертью.
— Меня отправили в отставку, — резко ответил Эйнон, — и я снова занялся скульптурой.
— Конечно-конечно! Помню те сказки, которые ты и твой сын рассказывали всем желающим, — махнул рукой Имммон. — Ложь от первого до последнего слова.
Нит Эйнон поймал невидимую вошь в идеально чистых переливчатых перьях.
Придвинув стул поближе к сэсаловому дереву, Нит Имммон сел и вытянул длинные ноги.
— Послушай, я знаю, что ты считаешь меня частично виновным в устранении твоего сына.
— Какое оригинальное слово «устранение», — едко проговорил Эйнон, — такое удобное и… чистое.
Нит Имммон развел руками.
— Вообще-то здесь лучше сказать «убийство», — не успокаивался Нит Эйнон. — Так вот я считаю тебя соучастником убийства моего сына.
— В отличие от Нита Сэттта и Нита Нассама я не участвовал в травле, организованной Нитом Батоксссом.
— Считаешь, я должен благодарить тебя за то, что ты и пальцем не пошевелил для спасения моего сына?
— Меня бы тоже убили, если бы я попытался.
— Чудесное оправдание!
— Зато я жив, а Нит Батокссс мертв!
— Только не твоими стараниями. К тому же теперь у руля Нит Нассам.
Нит Имммон вздохнул.
— Нит Эйнон, я просто хочу помочь тебе.
— Мой сын мертв! Ни ему, ни мне не поможет ни один гэргон.
Имммон с грустью посмотрел на тэя.
— Я хочу попробовать доказать тебе, что ты не прав.
— Верни Нита Сахора.
— Я не могу совершить невозможное.
— Другим кастам мы даем обещания, особо не осторожничая.
— Но ведь мы в Храме Мнемоники, здесь только ты и я. Тебе, как никому другому, известны наши возможности.
— Если не можешь сделать то, о чем я прошу, нам вообще больше не о чем разговаривать.
Нит Имммон поднялся и поставил стул, стараясь, чтобы каждая из ножек попала именно на свое место. Все вещи в его апартаментах всегда находились в отведенных для них местах, меняя положение изредка, как этот стул. В этом строгом порядке таилась какая-то сила, как в отдельной формуле заклинания.
— Когда сюда придут центофеннни, — тихо, словно обращаясь к себе, проговорил Нит Имммон, — не уцелеет никто.
— Если это наказание за все войны, которые мы развязали, за горе и разрушение, что мы принесли, то нужно иметь мужество принять его.
— С каких пор ты стал фаталистом?
— Зачем притворяться, что знаешь меня, Нит Имммон. — Нит Эйнон поднимал то одну ногу, то другую — верный признак нарастающего волнения. — Гэргоны и все в’орнны вообще идут по неверному пути с незапамятных времен. Только мой протест всегда значил не больше, чем глас вопиющего в пустыне. Меня игнорировали, а когда я слишком высовывался, оскорбляли. Впоследствии злоба распространилась и на сына, который разрабатывал мои идеи.
— Ты был не один, Нит Эйнон, и твой сын тоже.
— Трус! Слишком поздно! Лучшие тому доказательства — твои голограммы. Ты пожнешь плоды собственного бездействия. Центофеннни сделают с в’орннами то же, что мы сделали с кундалианами. Надеюсь, у тебя хватит ума понять, что это самое подходящее наказание за наши преступления.
— Отказываюсь этому верить.
— Тогда покажи Гуль Алуф то, что показал мне, — посоветовал Нит Эйнон.
— Общение с Гуль Алуф — твоя новая причуда?
Тэй попытался рассмеяться.
— Возможно, Нит Имммон, это единственное, что у нас есть общего.
В палатке Миннума в городе За Хара-ат мягко горели лампы, и пахло жареной песчанкой и ба’ду. Колченогий соромиант склонился над огнем, колдуя над почерневшей сковородкой, на которой ярко-красные лепестки жарились в масле лимонника.
