Николас откинулся на спинке кресла и некоторое время смотрел на Брюса Ли. Он вспомнил их первую встречу, в Гонконге. Тогда Ли вернулся из Голливуда, где он снимался в эпизодических ролях и обучал звезд азам воинских искусств, чтобы они могли правдоподобно держаться перед камерой.
Они сразу же понравились друг другу, но время и расстояние работали против них, и им не пришлось больше встретиться.
Смерть Ли потрясла Николаса. Не то, что кто-то попытался его убить — к тому времени Николас достаточно знал Ли и понимал, что своим непреклонным характером он мог нажить себе смертельных врагов, — но то, что эта попытка удалась. Его всегда мучил вопрос как они смогли это сделать? Теперь Николасу казалось, что он знает ответ.
На улице было все еще душно, а в этом злачном районе — особенно. Ему потребовалось двадцать минут, чтобы найти свободное такси и добраться до Голдманов.
Николас оставался в вонючем кинотеатре достаточно долго, чтобы захватить один из знаменитых поединков Ли, причиной которого, как обычно, была месть. Но сегодня Николас не увидел в этом ничего неправдоподобного.
В дверях его встретил Голдман, как всегда элегантный, в бледно-голубой сорочке в тонкую полоску и темно-синих льняных брюках. Хозяин радостно улыбнулся и протянул руку.
— Ник, мы уже начали волноваться. — Он обернулся. — Эдна, он пришел. — Голдман затащил Николаса в дом и всунул ему в руку бокал с коктейлем. — Держи. Похоже, тебе это не помешает.
В комнату вошла Эдна, полная темноволосая женщина.
— Сынок!
Она поцеловала Николаса в обе щеки. Эта женщина излучала такое внутреннее тепло, что внешняя красота ее уже не имела никакого значения.
— Где ты пропадал? Почему не приходил к нам? — В голосе Эдны слышались одновременно нежность и упрек. Николас слабо улыбнулся.
— Я рад видеть вас обоих.
— Ну вот! — Эдна оглядывала Николаса как драгоценное произведение искусства. — Ты похудел. Пойдем. — Она взяла его за руку. — Сначала покушаем. А с Сэмом ты еще успеешь наговориться.
Они обедали в кухне, оклеенной желто-коричневыми обоями, за столом из красного дерева, покрытым белой кружевной скатертью. Над столом на полочке стояла бронзовая менора.
Когда они поели и Эдна принялась мыть тарелки, Сэм кивнул Николасу, и они вышли из кухни. Перед этим Эдна поцеловала их обоих.
— Что бы ни случилось, — сказала она уверенно, — все можно уладить. Правда, Сэм? Я права?
— Ты всегда права.
Голдман провел Николаса в гостиную.
Здесь преобладали бежевые и бледно-зеленые тона. Эдна не любила кричащие цвета — наверное, потому, что это напоминало о ее бедном детстве. В такой гостиной человек чувствовал себя умиротворенно, словно оказавшись в жаркий день в прохладном лесу.
Они сели на коричневый бархатный диван, и Сэм положил ноги на низкую тахту напротив. Тихо тикали старинные часы на мраморной каминной плите. Внутри, за каминной решеткой, стояла бледно-розовая керамическая ваза, наполненная сухими листьями эвкалипта; воздух в комнате был насыщен его пряным ароматом. На противоположной стене висела картина Утрилло, а на соседней — небольшой Дали. Голубые стены их спальни были украшены работами Пикассо и Колдера, которого Эдна, разумеется, не одобряла. Все это были подлинники, но выставленные очень естественно, без всякого хвастовства.
— Все вернулось, — тихо произнес Николас. — Все мое прошлое. Как огромная приливная волна.
Голдман потянулся к деревянной коробке, достал сигару и не спеша закурил.
— А настоящее я где-то потерял. Я больше не знаю, кто я. Голдман отвернулся от Николаса и осторожно выпустил в сторону голубое облачко дыма.
— Николас, как мудро заметил Шекспир устами Офелии:
“Мы знаем, кто мы есть, но не знаем, кем можем стать”.
— Сэм, я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать афоризмы, — вспылил Николас.
— Но я и не собираюсь тебя ими кормить. — Сэм вынул изо рта сигару и положил ее на хрустальную пепельницу. — Послушай, было бы очень наивно полагать, что человек может разобраться в себе до конца. Мы такие сложные животные, что нам приходится волей-неволей плыть по жизни во многом наугад. Иногда нам это удается, иногда... — Он бесстрастно пожал плечами.
— Я это понимаю. Сэм, ты разбираешься в истории. Я только наполовину еврей, и меня не учили...
— Этому нельзя научить, — серьезно возразил Голдман. — Объяснить, что такое быть евреем — что такое быть человеком вообще, — может только жизнь; этого не узнаешь из Торы.
Это чувство рождается глубоко внутри тебя, и важно, чтобы ты его не отметал. Сомнение и страх, неуверенность в настоящем и будущем — все идет отсюда. И ты должен быть готов прислушаться к самому себе и пойти туда, куда должен идти.
Только твой дух, Николас, может летать, и это большой грех — привязывать его к земле. Жизнь без духа — ничто, не более чем бессмысленное и мрачное существование.
Ты услышал ответ на свой вопрос?
* * *
Они были вдвоем в кабинете Томкина на Парк-авеню, ночью. Здание погрузилось в полную тишину. Томкин разговаривал по телефону; в какой-то части планеты всегда был день, а значит, кипела работа. Решения, жизненно важные для того или иного филиала, а значит, для всей корпорации, мог принять только один человек, который приводил в движение всю эту огромную махину. Результатов этих телефонных разговоров с нетерпением ожидали люди на трех континентах.
Пока Томкин продолжал говорить, оперируя огромными цифрами, Николас разглядывал крохотный пластмассовый диск, который он держал между пальцами. Николас вращал его как маленькую планету, но это был всего лишь плоский диск, и когда свет дампы попадал на его грань, он отбрасывал яркие блики.
“Вполне возможно, — думал Николас, — что этот кусочек электронного настоящего способен решить все проблемы — прошлого, настоящего и будущего”. Все могло бы закончиться прямо здесь, если только он так захочет. Если он так захочет.
Николас полагал, и вполне обоснованно, что Сайго полностью перехватил у него инициативу, и теперь чувствовал себя совершенно беззащитным, потому что ничего не мог предвидеть.
Сайго все это время водил его по кругу и смеялся над ним. Этот прием был описан еще в Горин-но сё. Как он назывался? Ограничивать разумные действия противника и, в то же время, провоцировать его на бессмысленные поступки. Водить его на поводке, пока у него не закружится голова, и когда враг придет в полное замешательство — нанести решающий удар.
— Где ты был? — спросил Томкин, опуская телефонную трубку.
Теперь, среди ночи, он выглядел слегка помятым; его светлый костюм топорщился на локтях, серый шелковый галстук был приспущен и небрежно сбился набок. Лицо Томкина утратило обычный розовый оттенок, и морщинки возле глаз стали более заметными, что делало его более человечным. Николас все еще не мог понять, какое же из этих лиц настоящее.
