У них есть секретный приказ — единственное, что сказал им капитан Ногути. Он сказал это, чтобы предупредить возможные слухи, но эффект оказался обратным.
Куда же они направляются?
Ночью, когда погасили все огни, люди собрались в своих тесных каютах без окон, чтобы обсудить тревожащие их вопросы.
Готаро Сато был уверен, что они направляются на Марианы. Большинство других нашли эту идею абсурдной. Марианы находились слишком близко от Японии, чтобы там могли развернуться военные действия, а их вылазка, совершенно очевидно, носила боевой характер да к тому же была чрезвычайно срочной, как ясно им дал понять капитан Ногути в своей речи.
Но мысль о Марианах возбудила воображение Нанги и, когда все разошлись, он разыскал Сато. Мощной шеей и круглым лицом Готаро Сато напоминал медведя. У него были широко расставленные проницательные глаза, в которых ничего нельзя было прочитать; но он не был лишен эмоций, и на него часто накатывали приступы неудержимого юмора. Он знал, что определенная порция его нелепого остроумия — по натуре он был шутник — способна порой снять напряжение и успокоить страх.
А в те мрачные дни последних месяцев войны с избытком хватало и того и другого. Союзнические армии уже выиграли две большие, очень тяжелые кампании: сначала на Соломоновых островах, еще в 1943 году, и совсем недавно — в Новой Гвинее. Все понимали, что они неуклонно приближаются к Японии, и ждали от своего командования какой-то особой стратегии, способной переломить ход событий.
Они поднялись на палубу, и Готаро закурил, прикрыв рукой короткую вспышку пламени. Вокруг них простирался темный, предвещающий недоброе океан, и уже не в первый раз Нанги почувствовал, как его пробирает дрожь. Он был смелым человеком, и мысль о смерти в бою — почетная для самурая — не тревожила его. Но здесь, так далеко от какой бы то ни было земли, окруженный одной лишь морской бездной, он чувствовал себя как никогда плохо.
— Это Марианы, — сказал Готаро, глядя в южном направлении, туда, куда они направлялись, — и я скажу тебе почему. Если американцев там еще нет, то скоро они будут. У нас там воздушная база. Острова расположены не более чем в полутора тысячах морских миль от дома. — Он повернул голову, и внезапный порыв ветра взлохматил его короткие волосы. — А ты можешь себе представить лучший объект для базирования и заправки самолетов, которые отправляются для бомбардировок Японии? Я не могу.
Он стоял, облокотившись на металлический поручень, в его словах не было юмора. Внизу, под ними, шипело море.
Нанги почувствовал, что его охватило ужасное отчаяние.
— Тогда можно не сомневаться. Война уже проиграна, что бы ни говорило нам императорское командование.
Готаро повернулся к нему, его глаза ярко светились среди теней многоярусных надстроек авианосца. От близости столь мощной брони веяло леденящим холодом.
— Надо верить.
Сначала Нанги показалось, что он неправильно его расслышал.
— Верить? — переспросил он, помолчав. Готаро кивнул. — Верить в кого? — продолжал Нанги. — В императора? В императорское командование? В “дзайбацу”? Скажи, перед какими нашими иконами я должен бить поклоны сегодня ночью?
В его голосе прозвучала горечь, но ему было наплевать. Эта ночь, такая далекая от дома и такая близкая к линии фронта, была словно предназначена для того, чтобы дать выход давно накопившимся эмоциям.
— Жадность вовлекла нас в эту безумную войну, — торопливо заговорил он снова, прежде чем Готаро мог ответить на его риторические вопросы. — Слепые амбиции “дзайбацу”, которые убеждали правительство, что у Японии не хватает земли для их империи. “Расширяться, расширяться, расширяться”, — твердили они, и воина казалась им превосходным предлогом, чтобы найти наконец ту нишу, которую мы так долго перед тем искали в Азии. Но ответь мне, Готаро-сан, попытались они хоть что-нибудь выяснить о наших врагах, прежде чем атаковать Перл-Харбор? — Он покачал головой. — О, нет, нет. Ни капли чернил на бумаге, ни минуты, потраченной на исследования, на сбор информации. — Он мрачно улыбнулся. — История, Готаро... Если бы они хоть что-нибудь знали или понимали из истории Америки, они бы, пожалуй, могли предвидеть, чем кончится это нападение. — Нанги опустил глаза, вся страсть исчезла из его голоса. — Что же теперь с нами будет?
— Надо верить, — повторил Готаро. — Доверься Богу. Богу? Теперь Нанги начинал понимать. Он повернулся к Сато.
— Ты что, христианин?
Тот кивнул.
— Моя семья этого не знает. Думаю, они бы меня не поняли.
Какое-то время Нанги стоял, уставившись на него.
— Но почему?
— Потому, — мягко сказал Готаро, — что мне теперь ничего не страшно.
* * *
Тринадцатого марта в 04.15 утра Нанги вызвали в каюту капитана на инструктаж. Одетый в хорошо выглаженную униформу, он шел по молчаливым узким коридорам и поднимался по звенящим металлическим трапам. Казалось, весь авианосец принадлежит ему одному, и “ками” древнего сёгуна шел вместе с ним — прямой потомок непобедимых самураев, хитрый, как лис, и сильный, как тигр.
То, что из всех людей на борту вызвали именно его, казалось ему ясным знамением его кармы. Он не согласен с этой войной, но душа его принадлежала Японии, и теперь, когда они по уши увязли во всем этом, единственное, что его пугало, — это призрак поражения. Возможно, ему суждено стать частью новой стратегии; возможно, война еще не проиграна.
Он тихо постучал в белую дверь капитанской каюты и вошел. Увидев там Готаро, он удивился.
— Пожалуйста, присаживайтесь, майор, — сказал капитан Ногути, обходясь без полагающихся в подобных случаях формальностей.
Нанги сел на стул рядом с Готаро.
— Вы ведь знаете майора Сато, — продолжил Ногути своей обычной скороговоркой, вскидывая круглую голову. — Это хорошо. — Вошел стюард с подносом, на котором стояли чашки с сакэ. Поставив его в центре стола, он удалился. — Сейчас середина марта того года, который, как мы все опасаемся, может стать последним годом этой войны. — Ногути был совершенно спокоен, его глаза, увеличенные круглыми линзами очков в металлической оправе, уставились сначала на Нанги, потом на Готаро. Это был мужчина крепкого сложения, излучавший уверенность и энергию. У него были умные глаза, нависшие брови, широкий рот с полными губами и странные, приплюснутые уши, которые торчали на его коротко остриженной голове, словно шляпки грибов. — Европейский драматург, Шекспир, называл подобные периоды истории “дурным временем”! — Ногути ухмыльнулся. — Таким, по крайней мере, оно было для Юлия Цезаря. — Он вытянул на столе свои длинные, с тонкими пальцами руки. — И возможно, такими станут они для союзнических армий.
У него была привычка смотреть во время разговора прямо на человека, а не в сторону, как это делали многие его приятели из высших офицерских эшелонов. Нанги инстинктивно чувствовал, что это внушало доверие тем, с кем он разговаривал.
