Канзацу полистал книгу, нашел комментарий к таблице.
— Гиппокампус является главным хранителем памяти, потому что его клетки богаты молекулами особого вещества, которое ученые называют рецептором метил-аспартита, потому что этот препарат используется для обнаружения этого таинственного вещества, накапливающего и кодирующего информацию. Оно функционирует лишь в том случае, если нейроны могут свободно соединяться. Но если помешать этому контакту, механизм памяти нарушается. Именно это и происходит с тобой, но нельзя назвать это потерей памяти.
— Так что же происходит со мной? — спросил Николас.
— Я могу высказать предположение, — ответил Канзацу. — Однако основанное на научных знаниях. Мне кажется, что когда твой хирург удалял опухоль, в твой гиппокампус была внедрена чешуйка органического происхождения, покрытая препаратом, тормозящим работу рецептора метил-аспартита.
— Но почему не все функции памяти нарушены, а только те, что связаны с ниндзютсу?
— Точно так же, как человеку удается затормозить, то есть ослабить боль только в тех точках, где эта боль возникает, так и здесь торможение коснулось больше всего той памяти, которой ты больше всего дорожил. Ты ведь вбил себе в голову, что ты белый ниндзя и больше всего боялся забыть свое искусство, — объяснил Канзацу. — Но думаю, что тебе будет трудно, если не вовсе невозможно вспомнить сейчас также некоторые наиболее глубоко спрятанные в памяти и дорогие эпизоды детства.
Николас попытался. Действительно, он не смог вспомнить многих моментов. Было неприятное ощущение, что воспоминания эти у него есть, только он не может до них добраться и вытащить на свет Божий.
Николас беспомощно потряс головой.
— Но д-р Ханами не мог этого сделать. Это мог сделать только дорокудзай. С другой стороны, остается непонятным, почему доктор позволил ему это сделать?
Канзацу кивнул:
— Все верно. Но почему ты не можешь предположить, что на доктора было оказано давление? Возможно, он был вынужден позволить тому человеку покопаться в твоем мозгу.
Николас опять подумал, потом спросил:
— А мог ли тот тандзян, что напал на меня, обладать соответствующими хирургическими навыками?
— Вполне, — ответил Канзацу. — Ты же сам, будучи ниндзя, многое знаешь относительно человеческого тела и работы человеческого сознания.
— Я никогда не смог бы ввести частицу отравленной ткани в определенный участок головного мозга человека.
— И слава Богу! Ты же не дорокудзай. У тебя нет такого сатанинского презрения к человеческой личности.
Канзацу знал толк и в травах, и в лекарственных порошках. Приготовленное им противоядие, долженствующее постепенно нейтрализовать внедренный в ткань головного мозга препарат, тормозящий работу гиппокампуса, вместе с усиленной работой Николаса над собой через освоение акшара — надо было вытравить в сознании ощущение, что он белый ниндзя — скоро дали результаты. Понять, как трудно изучать акшара, может только тот, кому приходилось учиться говорить или ходить заново: вроде так просто, но, одновременно так трудно. Сознание Николаса было как чистая страница, готовая для того, чтобы заполнить его знаками. И вот акшара трудилась для него, заполняя эту страницу письменами.
Как ни странно, его лучшим союзником в этом оказалось его тело, а не дух. Оно было так натренированно, что выполняло любые требования акшара, и скоро к Николасу вернулись и его молниеносная реакция, и чудовищная выносливость.
И вот однажды, поднимаясь на свою Немезиду, на скалу Черный Жандарм, он почувствовал, что его тело становится и тяжелее, и легче одновременно. Будто оно погрузилось в материал, из которого сделана скала, и растекается по его мельчайшим трещинкам. Он слился со скалой, и теперь его даже ураган не смог бы с нее сбросить. И в то же самое время он почувствовал, что его дух свободен, что он парит, как горный орел. Вот она, «лунная дорога»! Он вспомнил это ощущение: его дух и его тело снова едины. Сила переполняла его. Больше он не «широ ниндзя».
Чувство освобождения так ударило в голову Николасу, что он закинул назад голову и крикнул что-то ветру, замахал руками облакам. Хаос образов, переполнявших его разочарованное сознание, куда-то исчез, сменившись ощущением гармонии.
Следы на пшеничном поле, голоса памяти. Он проходит под лунной аркой в замке Киоки.
— ЧТО СКАЗАЛ ГОЛОС? — спрашивал Канзацу. НЕ ПОМНЮ, — отвечал Николас. БЫЛ ЛИ ЭТО ГОЛОС МОЕГО БРАТА? — НЕТ, НЕ ЕГО. НО ИСТОЧНИК ГОЛОСА БЫЛ БЛИЗКО. Как близко? Акшара дала ему ответ: очень близко. И теперь голос опять говорил с ним, и он понимал каждое слово. Это был его собственный голос, произнесший слово ВРЕМЯ. Как бой дедовских часов, как удары далекого колокола", как тень, появляющаяся из тумана. ВРЕМЯ УЧИТЬСЯ, ВРЕМЯ ПОСТИГАТЬ, ВРЕМЯ ЖИТЬ. В ЭТОМ НАЧАЛО И КОНЕЦ ВСЕГО: СТРАХА, СМЯТЕНИЯ, СМЕРТИ.
И Николас, чувствуя, как уши его наполняются воем северного ветра, как тело его буквально искрится от обретенной новой энергии акшара, думал: «Где ты, дорокудзай? Где бы ты ни был, я доберусь до тебя. Я уже иду».
Асамские Горы, Япония — Дзудзи, Китай — Токио, Япония
Лето 1970 — зима 1980
— И это все, что ты хотел нам рассказать? — спросила девочка.
— Ты обещал нам рассказать, чем все кончилось, — напомнил ее брат.
Сэнсэй взглянул на них с улыбкой.
— Эта история не имеет конца, — сказал он.
Но ты обещал, — сказал мальчик Сендзин, который всегда был более нетерпеливым, чем его сестра.
— Что случилось после того, как они упали в водопад? — спросила Шизей, сестра.
— Ах да, в водопад, — произнес сэнсэй таким, тоном, словно ее слова напомнили ему, зачем они здесь, — не только в смысле «на этом свете», но в смысле «на этой земле».
Его звали Речник. Во всяком случае, под этим именем его знали Сендзин и Шизей, хотя, обращаясь к нему, они называли его просто сэнсэй, то есть учитель. Он был им как родной отец, для этих сироток-близнецов. Он был им и ментор, и товарищ. Родной брат Аха-сан.
Он был для них всем на свете, и они любили его даже больше, чем любили друг друга.
Его все звали Речником, потому что он любил давать своим ученикам уроки в тенистой долине широкой, полноводной реки. Там он чувствовал себя как дома, живя то на воде, то на берегу, как лягушки, что любят сидеть на раскаленных от солнца камнях на берегу этой реки, время от времени атакуя ничего не подозревающих мелких насекомых своим длинным-предлинным языком.
— Тот водопад был похож на комету, подвешенную за хвост, — сказал Речник, — и его переполняла бешеная энергия, энергия жизни и разрушения. Когда два брата, сцепившиеся в смертельном объятии, упали в воду, вселенная содрогнулась. Может быть, она содрогнулась в тот момент, когда Цзяо Сиа умер, захлебнувшись в воде, прижатый братом к камням на дне заводи.
