Однажды, когда ему было уже тринадцать лет, мать вручила ему книгу. Она называлась «Чудеса невидимого мира», и ее автор был некий Коттон Маттер. Написанная в 1693 году, то есть через год после процесса над Салемскими Ведьмами, к которому был причастен сам автор, эта книга представляла собой весьма любопытное сочинение, в котором рассматривались проблемы сатанизма.
Когда он прочел эту книгу, мать велела ему прийти к ней в комнату. Держа его за руки и заглядывая прямо в глаза, она сказала: «Этот мир есть сатанинская обитель, не забывай об этом, Коттон». Только она одна называла его Коттоном, а не Коком, как все. Но, в конце концов, именно она дала ему это имя. «Трудись не покладая рук, не предавайся излишествам и, самое главное, будь дисциплинированным. Оставайся на узкой тропе, на которую тебя поставил Господь, и ничего плохого с тобой не случится. Сойдешь с этой тропы — и все доброе, что я сейчас вижу в твоей душе, засохнет и умрет».
И вот теперь, глядя в черные, как уголь, глаза Шизей, лежа распластавшись на скомканной постели, Коттон Брэндинг думал о своей матери и об узкой тропе. Повезло ей, что она умерла до того, как он выбрал для себя карьеру политика. Она всегда была уверена, что он, ее первородный сын, выполнит ее волю и примет священнический сан.
Но, с другой стороны, думал теперь Брэндинг, может быть, она и не слишком убивалась бы по поводу его призвания. Как-никак, а он по-своему боролся с несправедливостями. Работая в самом сердце Содома, он вынужден противиться всем соблазнам этого мира и никогда не сходить с узкой тропы.
Затем он вновь посмотрел на Шизей и подумал, как удержать их отношения в тайне от мира?
Наконец пришла ночь.
* * *
Церковь Св. Терезы была единственной католической церковью в Синдзюку, и располагалась она в четырех кварталах к западу от Мэйдзи-дори, в одной из боковых улочек.
Все-таки, думал Нанги, на нее отрадно смотреть в этих джунглях из стали и бетона, окруженную башнями небоскребов, освещенную гигантскими неоновыми вывесками современного Токио.
Внутри церкви царствовал полумрак и спокойствие. Свет, проникавший сверху через цветные витражи, казалось, приносил с собой отсвет пустыни. Где-то высоко над головой, на хорах, шла спевка, и юные, бесполые голоса осыпали его сверху, как осыпает звездным дождем осеннее небо.
День да превратится в ночь, думал Нанги. И ПЕРЕД СНОМ МОЛЮСЬ Я ВСЛУХ... Внешний мир — и тайны, которые он хранит — кажется таким далеким, по крайней мере сейчас. ...ЧТОБ УКРЕПИЛ ГОСПОДЬ МОЙ ДУХ.
Он подошел к святой купели, окунул туда пальцы, перекрестился. Опустившись на колени у одной из скамей в заднем ряду, Нанги уставился в пустоту, слыша в коротких паузах между фрагментами хорала то чьи-то шаги по проходу между стульями, то чей-то приглушенный разговор, тщетно пытаясь услышать тишину, которая бывает только в непосредственной близости от Господа Бога.
С горечью старик обнаружил, что не может найти здесь утешения. Он грешил, он не принял святого причастия. Он отошел от Бога и лишился спокойствия духа, которое дарует Его поддержка.
Вместо Божьего лика на него смотрело ухмыляющееся лицо Кузунды Икузы. Его глаза, как луч лазера, достают даже в храме Св. Терезы. ТАК ИСПОЛНИТЕ ЖЕ СВОЙ ДОЛГ, НАНГИ-САН. ЭТО ПОВЕЛЕНИЕ «НАМИ» И ИМПЕРАТОРА.
Это значило, что он должен предать Николаса. Но Нанги был в неоплатном долгу у Николаса не только за то, что тот претерпел, защищая интересы «Тенчи», но и за то, что он защищал Сейчи Сато до последнего. Но Кузунда Икуза указал ему на его долг перед императором и эмиссарами императора — членами группы «Нами».
И вот в этот момент, когда Нанги был погружен в свои мысли, пытаясь разрешить моральную дилемму, в церковь вошла Жюстина. Она много думала, каким образом лучше всего связаться с Нанги. Прийти к нему в офис или даже позвонить по телефону она не могла: японцы всегда слишком поглощены работой на службе, чтобы было возможно воздействовать на их чувства. А прийти к нему домой она тоже не могла: это значило бы выйти за рамки тех весьма хрупких личных отношений, которые существовали между ними.
Она знала об этой церкви, конечно, от Николаса, да и сам Нанги как-то раз обмолвился о том, что часто ходит помолиться в храм Св. Терезы.
«Отчаяние, — думала Жюстина, оглядывая интерьер церкви, — придает силу и раскрывает такие возможности в человеке, о которых он раньше и не подозревал». А слово «отчаяние» лучше всего описывало состояние ее духа в этот момент.
Сердечная мука от сознания того, что она не нужна Николасу, поначалу ожесточила Жюстину, и она решила было проучить его собственной холодностью. Пусть сам увидит, что был неправ. В конце концов, такая тактика порой ей помогала при прежних размолвках. Однако все это было в Америке. А здесь Япония, и без Николаса, ее единственного якоря спасения в этой чужой стране, у нее не было сил для того, чтобы бороться в одиночку.
Во тьме ночи, слыша, как Николас воюет там, в своем спортивном зале с невидимым врагом, Жюстина приняла решение покинуть Японию следующим же утром.
Боль, которую она теперь ощущала, будучи отрезанной от всех, кого любила, от всего ей привычного, была ни с чем не сравнимой. Она подавила в себе свой гнев на Николаса, как подавляют неприятный вкус во рту, оставленный горьким лекарством. Но расправиться таким же образом с беспомощностью, которую она чувствовала, она не смогла. Здесь, в Японии, все ее слабости, вымышленные и реальные, казались увеличенными до неприличия. И в Японию она приехала ради Николаса.
Она знала, что ее любовь к нему непоколебима, но она также отдавала себе отчет, что не может выносить своего собственного неутешного горя от смерти дочери, одновременно воюя с Николасом.
Впечатление было такое, что ее обступили со всех сторон невидимые враги, и она, не представляя, как с ними можно бороться, уступила бы колоссальному искушению удрать, если бы не ужас от сознания того, что, убегая, она бросит на произвол судьбы Николаса, предав его таким образом. Такого она бы не простила себе никогда. Она чувствовала, что запуталась в ситуации, как перепелка в силках, и эта ситуация все больше и больше выходит из-под ее контроля.
За окном постепенно светлело, а Жюстина лежала без сна, и подушка ее была вся мокрая от слез. Жаль было и Николаса, но жаль и себя.
Когда на востоке зарделась заря, Жюстина уже знала, что она не способна убежать, бросив все. Но в сложившихся обстоятельствах она была также не способна бороться в одиночку. Ей нужен был совет, причем совет кого-нибудь, кто знал Николаса не хуже, чем она, но несравненно лучше разбирался в хитросплетениях японской жизни. Был только один человек, который отвечал этим требованиям: Тандзан Нанги.
Нанги почувствовал, что кто-то опустился на скамью рядом с ним. Машинально он поднял глаза посмотреть, кто это, и, к своему величайшему изумлению, увидел, что это Жюстина.
— Миссис Линнер, — промямлил он, быстро опуская глаза, чтобы она не заметила застывшего в них шока, — а я и не знал, что вы католичка.
