— Я вовсе не католичка, — возразила Жюстина и тут же прикусила язык, осознав, что Нанги просто давал ей возможность естественным образом объяснить ее присутствие в церкви и, как говорят в Японии, «спасти лицо». Конечно, он сразу понял действительную причину ее прихода сюда, но в Японии не принято говорить о действительных причинах. Каждый слишком озабочен тем, чтобы спасти свое лицо. — То есть, — начала она и опять замялась, — сказать по правде... — Она опять остановилась. Кто же говорит правду в Японии? Здесь если н говорят ее, то таким образом, что слова можно интерпретировать и так, и эдак — шестью различными способами.
— Пожалуйста, простите меня. Я как раз заканчиваю свои молитвы, миссис Линнер, — сказал Нанги и склонил голову.
Жюстина чуть было не бросилась извиняться: «Ах, простите, ради Бога!» — но вовремя остановила себя. Нанги дает ей возможность собраться с мыслями и подойти к разговору приличным способом, «восстановив утраченное лицо». Жюстина была ему за это благодарна. Она начинала понимать, что пришла сюда не только потому, что это наиболее удобное место для ее разговора с Нанги. Она вспомнила, как горячо молилась Богу, когда Николас лежал на операционном столе. Если она не верила в Бога, то зачем было молиться? Кроме того, она и вправду получила тогда утешение, помолясь. Значит, не такая уж она неверующая, какой ей хотелось бы казаться. Сейчас, склонив голову рядом с застывшим в молчании Нанги, она мысленно обратилась к Богу, чтобы он помог ей и дал силы в ее нелегкой ситуации.
К тому времени, как Нанги поднял голову, Жюстина была уже готова.
— Нанги-сан, — начала она, поборов американскую привычку обращаться к людям по имени, — в прошлом мы никогда не могли найти общего языка.
— Не думаю, что это так, миссис Линнер, — вежливо возразил Нанги.
Чертова вежливость!
— И это, я думаю, сугубо по моей вине, — продолжала Жюстина. Она знала, что ей надо продолжать говорить во что бы то ни стало. Стоит ей замолчать, как она уже не соберется с мужеством закончить. — Я не понимаю Японии. Я не понимаю японцев. Я здесь чужая. Иностранка.
— Вы жена Николаса Линнера, — возразил Нанги, как будто этот факт был единственным, который мог оправдать ее земное существование.
ДА ВЫСЛУШАЙ ЖЕ МЕНЯ, НАКОНЕЦ! — хотелось ей закричать. Но она только глубоко вздохнула и сказала:
— Нанги-сан, я хочу учиться. На самом элементарном уровне. Я буду очень стараться.
Нанги, кажется, почувствовал себя неловко от такого самоунижения.
— Да что Вы, миссис Линнер! У Вас прекрасная репутация.
Жюстина не сдавалась:
— Я хочу измениться и стать своим человеком в здешнем обществе.
Нанги ответил не сразу. Спевка церковного хора закончилась. Был слышен легкий шорох и перешептывание расходящихся по домам детей. С левой стороны, в нише, зажигали свечи. Легкий шумок шел по церкви, как звук падающего дождя.
— Перемены, — вымолвил наконец Нанги, — часто бывают к лучшему, если им предшествовало серьезное раздумье.
— Я думала достаточно.
Нанги удовлетворенно кивнул головой.
— А Вы обсуждали это с мужем?
Жюстина вздохнула про себя. Печаль царапнула ее сердце.
— Мы с Николасом последнее время не очень-то разговариваем.
Нанги резко повернул голову в ее сторону и уставился на нее своим здоровым глазом. Человек западной культуры в такой ситуации спросил бы, а что, собственно, у них стряслось? Нанги сказал:
— Я и сам не имел возможности по-настоящему поговорить с ним. Он стал... немного другим. Врачи...
Тут Жюстина вздохнула уже вслух:
— В этом случае врач не поможет. Он говорит, что Николас страдает от какого-то послеоперационного синдрома. Мне кажется, что он совершенно неверно оценивает ситуацию.
— А что Вы о ней думаете?
— Право, не знаю, — призналась она. — Во всяком случае, я не уверена. Но мне кажется, что вечно подавленное настроение Николаса проистекает из того, что он не может, как прежде, заниматься своими боевыми искусствами.
Нанги невольно затаил дыхание. Господи, подумал он, — спаси и сохрани. Было предчувствие надвигающейся большой беды. Вроде как сумерки сгущаются над ним и его близкими.
— Вы уверены в этом, миссис Линнер?
— Да, — твердо ответила Жюстина. — Я видела его в спортзале. У него ничего не получается.
— Вы имеете в виду, v него какие-то неудачи физического характера?
— Нет, не думаю, что физического.
Нанги, кажется, поверил ей на слово, и во взгляде его Жюстина увидела самую настоящую боль.
Она чуть было не спросила: «Что с Вами?» — но осеклась.
— Мне кажется, у нас с Вами возникло одно подозрение, — сказала она.
— Возможно, — согласился Нанги. — Видите ли, миссис Линнер, в боевых искусствах нравственный аспект контролирует физический. Если ваше сознание не настроено должным образом, вы не сможете овладеть им. Людям западной культуры это трудно понять. — Он виновато улыбнулся. — Простите меня, я не хочу Вас обидеть. Но ведь Вы сами сказали, что хотите учиться. То, что я говорю, является основой основ боевых единоборств, в этом их суть.
Он помолчал немного, как будто собираясь с мыслями.
— Когда приходит новичок, желающий овладеть боевыми искусствами, его часто заставляют сразу же выполнять самые трудные задания. День ото дня он чувствует, что жизнь его становится невыносимой. Некоторые при этом бросают тренировки. Другие — те, кто потом сами становятся сэнсэями — овладевают трудной наукой терпения и скромности. Без этих качеств никаким из видов боевых искусств не овладеешь.
— Но моральный аспект тренировок имеет еще более важное значение, а в случае с Николасом он вообще становится самодовлеющим. — Жюстина отметила про себя, что Нанги назвал Николаса по имени, а не «Линнер-сан», и подумала, с чего бы это. — Видите ли, Ваш муж является одним из редких людей, которые овладели сложнейшей наукой, которая называется «ака-и-ниндзютсу». Он занимался теми аспектами этой древней науки, которые обращены к добру, и поэтому его называют красным ниндзя.
— Вы хотите сказать, что есть и другие формы ниндзютсу? — спросила Жюстина.
Нанги кивнул головой:
— Есть еще и черные ниндзя. Многие из них являются адептами школы Кудзи-кири, где их обучают, кроме всего прочего, черной магии. Сайго был типичным черным ниндзя.
— Ух! Меня до сих пор в дрожь бросает, как вспомню его гипноз.
— Еще бы! — Нанги теперь надеялся, что ее любовь к Николасу и знание его как личности, поможет ей понять то, о чем он теперь собирался рассказать. Он повернулся к Жюстине лицом, и — при этом освещении морщины и шрамы, оставленные войной, вырисовывались резче, чем обычно. — Николас освоил «гецумей но мичи», что в переводе значит «лунная дорожка». Это необычайное состояние души, которое для человека, обладающего им, является поддержкой и опорой в выполнении самых сложных вещей. Вы недавно сказали, что проблемы Николаса, по Вашему мнению, вряд ли имеют физическую основу и являются следствием перенесенной операции, не так ли?
