– Шашлык? Это что за зверь? – спросил академик.
– Это почти то же, что барбекю, только не на огне, а на углях, и не на решётке, а на таких специальных шпажках – шампурах, из баранины с помидорами.
– Велик мир, – пробормотал краевед, тоже пододвигаясь к столу. – Велик и полон чудес…
Откушав, все опять расположились на травке в самых живописных позах. Стас, вполне умиротворённый жизнью, улёгшись, положил голову на колени Матрёне, сидевшей невдалеке от краеведа Горохова, и, сорвав травинку, принялся грызть её. Алёна побелела лицом и застыла. Однокурсницы смотрели на Стаса странно – для его семнадцатилетних подруг такое поведение было, конечно, откровением. А для него-то оно было совершенно естественным, и он немного удивлялся их взглядам. Ангелина Апраксина, страдая за всех душою, решила сгладить неловкость. Улыбнувшись, она продекламировала из «Гамлета» Вильяма Шекспира:
– Lady, shall I lie in your lap? – No, my lord…
[18]
Её соученики заулыбались. Отрывки из «Гамлета» на языке оригинала они разыгрывали на занятиях по английскому языку, выучивая их наизусть. Эта сценка, где принц датский тонко издевается над родственниками в предвкушении сюрприза, который он им приготовил вместе с бродячими актёрами, была у преподавателя одной из любимых. Причём Гамлета с Полонием изображали по очереди все юноши, а Офелию с королевой – по очереди все девушки.
– I mean, my head upon your lap?
[19]
– вступил в игру Виктор Тетерин, очкарик и добрейшей души паренёк.
– Ay, my lord,
[20]
– ответила Ангелина таким невинным голоском, что все расхохотались.
– Do you think I meant country matters?
[21]
– грозно спросил Виктор, сделав упор на слове «country».
– I think nothing, my lord!
[22]
– пропищала Саша Ермилова.
Тут бы и остановиться, но, как всегда, встрял бесшабашный остряк Дорофей. Он радостно продолжил – правда, в точном соответствии с Шекспиром, но совершенно в данной ситуации неуместно:
– That is fair thought to lie between maids’ legs!
[23]
И всем опять стало неловко. Хорошо, что Матрёна не понимала по-английски!
– О чём они? – тихонько спросила она, перебирая его волосы.
– Дети, – равнодушно ответил Стас. – Шалят. – И продолжал себе лежать как лежал.
– А знаете ли вы, други мои, легенду о мастере, который расписывал монастырский храм? – прогудел в свою чёрную бороду А. Горохов, выпив очередную баклажку кваса и оглядев раскрасневшиеся физиономии студентов. – Нет? Между тем это весьма увлекательная легенда!
– Я бы с удовольствием послушала в вашем изложении! – воскликнула Маргарита Петровна. – Насколько я знаю, настоятель категорически возражает против правдивости этого рассказа?
– Ну-ка-с, ну-ка-с, – добродушно сказал академик. – Я ничего такого не слышал…
– Вы общались-то в основном с настоятелем, – сказал Жилинский, – а он и впрямь против апокрифов несколько настроен…
– Так вот, – начал краевед. – При царе Алексее Михайловиче в деревне появился неизвестно откуда чудесный мастер, юноша неописуемой красоты. Тогда не было не то что храма, но даже монастырских стен! Но этот юноша сказал: «Истинно говорю вам, здесь воздвигнутся и собор и колокольня, во славу Господа Бога!»
Стас, услышав про «юношу неописуемой красоты», даже отложил свою травинку. А Горохов, почувствовав всеобщее внимание, пел соловьём:
– И объявил этот юноша, что, пока будут возводить собор, он останется в Плоскове, чтобы вести жизнь трудную и праведную! И грянул гром, разверзлись небеса, и глас Божий произнёс (весь мир это слышал!): «Сей сын мне люб, отдаю ему долю небесного коваля». И пред изумлённым народом появилась изба ладная, а в ней – девица пригожая, и в тот же час обвенчались они Божиим соизволением.
– И стали жить-поживать и добра наживать! – дурашливо прокричал Дорофей, и Саша Ермилова немедленно стукнула его по спине ладонью.
– Не мешай! Не мешай! – закричали девушки.
Но краевед уже сбился. Он пошарил в пакетах, нашёл там огурчик, скушал его и будничным тоном закончил:
– Короче говоря, когда построили храм, этот мастер его расписал святыми сюжетами. А закончив роспись, оглядел работу и понял, что цель жизни его достигнута. И взобрался он под самый купол да и сиганул сверху вниз, и душа его вернулась к Отцу Небесному. Там дальше про вдову его, праведницу. А прозвище тому мастеру было – Спас.
– Как?! – вскинулся Стас.
– Спас, – мелодичным своим голосом ответила ему Маргарита Петровна. – Аватара Христа своего рода. Ничего сверхоригинального. Подобные сюжеты записаны во множестве в северных деревнях.
Стас, издав негромкий стон, повалился лицом в траву и зажал уши ладонями.
– Простите, а как звали вдову того мастера? – подала голосок Алёна, показывая всем, что она увлечена историей, а ни до чего другого, вроде Стаса с Матрёной, ей и дела нет.
Горохов огладил бороду, вздохнул и ответил:
– Сие, моя милая, науке неведомо.
Академик Львов начинал слушать Горохова с любопытством, но быстро пришёл в раздражение и на протяжении всего рассказа безмолвно демонстрировал своё неприятие. Он то закатывал глаза, то вздевал вверх брови, то колыхался всем телом, забывая даже посасывать вино. Теперь его наконец прорвало:
– «Науке»! – прокаркал он. – Должен вам заметить, господин Горохов, что свои фантастические версии вы строите на основании слухов. Ну с какого несчастья вы приплели сюда царя Алексея Михайловича? Где вы его нашли?
– Это, уважаемый Андрей Николаевич, не слухи, а народный фольклор, записанный специалистами, подвижниками.
– Знаю я ваших подвижников, и вас я тоже знаю, – брюзжал академик.
– Фольклорную запись о данном событии сделал Никитин в начале девятнадцатого века, – пояснила ему Маргарита Петровна. – Но, господин краевед, в этом рассказе царь Алексей Михайлович действительно не упоминается.
Львов посмотрел на доцента Кованевич с тем же выражением, с каким совсем недавно смотрел на аппетитный кусок барбекю, и победоносно бросил краеведу:
