Предположим, вы с приятелями создаете собственную «хронологию» и среди прочих героев размещаете своего прадедушку, знаменитого кавалериста, за сто лет до себя. Ваш сосед тоже собрал «бригаду» сподвижников и тоже делает «хронологию». А его прадедушка был однополчанином вашего знаменитого предка. Но вот беда, ваш сосед тщеславен. Он хочет иметь более древнюю историю рода. И размещает своего предка за триста лет от себя, вместе со всеми героическими походами полка. При совмещении ваших работ и создании единой хронологии не только ваши прадеды окажутся в числе исторических персонажей по два раза, но вы в придачу можете обнаружить самого себя за двести лет до своего рождения, как одного из хронологов, описавших историю знаменитого кавалериста. Так произошло с Иовом. «Книга Иова» приписана VI–V векам до н. э. Это же имя как Айюб упомянуто в Коране (якобы VII век н. э.); от него пошло название династии Эюбидов, правившей в Египте в XII–XIII столетиях.
Вспомним еще книгу «Екклезиаст» (что значит «Проповедующий в собрании»). Ее написание датируют IV или III веком до н. э. Ее уже знал Бен-Сира, автор «Книги премудрости Иисуса, сына Сирахова» (якобы
II до н. э.). И что же, спросите вы? А то, что литературоведы находят явные параллели между книгой Бен-Сира, стихами Низами (якобы XII век) и русским «Домостроем» (XVI век).
Литературоведение вообще снимает многие вопросы хронологии, если только правильно понимать, что именно накопали ученые, занимаясь сравнением текстов. Например, С. Аверинцев пишет:
«Первоклассный стилист Иероним уже способен в переводе на латинский язык Ветхого и Нового Завета намеренно воссоздать специфику их стиля, как эту специфику схватывает его воспитанный на Цицероне вкус, а Августин создает в своей «Исповеди» органичный и цельный сплав вергилианской классики, библейского лиризма псалмов и пафоса Павловых посланий. Одновременно в греко-язычной литературе… Иоанн Златоуст работает над таким же синтезом новозаветных интонаций с традициями аттического красноречия».
Эта сложная литературоведческая формула имеет решение: все упомянутые литераторы и перечисленные произведения античности и Средневековья если не прямые современники, то очень близки друг другу по времени. Но насколько далеко это время от нас? Вот вопрос.
Итак, следующая после эллинской и иудейской «бригада» хронологов относится к III–IV векам н. э. и может быть названа христианской или византийской. «Христианские историки поставили мирскую хронографию на службу священной истории», – пишет Э. Бикерман. К числу этих историков относятся Евсевий Кесарийский (он же Евсевий Памфил, что значит «Благочестивый Вселюбец», не то 260–340, не то 263–339) и Иероним Стридонский. Евсевий составил в 300 году «Хроники», а Иероним перевел на латынь не только часть Ветхого и четыре Евангелия Нового Завета, но и «Хроники» Евсевия, продлив их повествование до 378 года.
Современному читателю, и даже многим современным ученым работы, подобные «Хроникам» Евсевия, часто кажутся голословными и скучными, скорее списками правителей, чем историей. Правда, они дают некоторую любопытную информацию, которой больше нигде нет, но иногда такая информация подрывает основы самой современной хронологической концепции.
В эпоху Ренессанса, однако, именно хроники Евсевия наиболее сильно завораживали гуманистов. Текст блистал именами неизвестных авторов, вроде священника Манефона, составившего египетскую хронографию. К тому же Евсевий предлагал очаровательные объяснения некоторых греческих мифов. Например, объяснил создание Дедалом перемещающихся статуй рекомендацией менять лишь верхнюю часть скульптурных памятников в связи со сменой правителя.
По сути, сочинение Евсевия суммировало политическую и литературную историю Греции, Рима, а также и древнего Израиля. «Другими словами, это был ключ ко всей мифологии и древней истории», – считает Э. Графтон. Но ведь мифология – она и есть мифология.
За сим добавим, прежде чем перейти к следующей «бригаде» хронологов, что Никифор Каллист, византийский историк XIV века, предпринял попытку «повторить» хроники Евсевия.
Эволюция хронологии
Первоначальные представления людей о прошлом – когда они о нем, наконец, задумались, – были весьма аллегоричными. Они уподобляли его одному дню: утром трудился Авель, в третий час дня жил Ной, в девятый – Моисей, в одиннадцать часов вечера пришел Христос. Затем представляли себе тысячелетия, как «дни», опять же аллегорически сравниваемые с семью днями Творения. При совмещении библейской и «человеческой» историй понадобилось перевести все эти аллегории в нормальный счет по годам.
«В лето от сотворения мира 5199, от потопа 2957, от рождения Авраама 2015, от Моисея и исхода израильтян из Египта 1510, от коронования царя Давида 1032, в 65 седмицу пророчества Даниила, в 194 олимпиаду, в лето 752 от основания города Рима, в лето 42 правления Августа Октавия, когда на всей земле был мир, Иисус Христос, вечный бог и сын вечного Отца… вочеловечился от девы Марии», – гласит «Римский мартиролог». Но ведь никто не считал годы от Сотворения мира до потопа. Все эти числа имеют какое-то сакральное значение, нам уже не понятное. И вот именно от них тянется наша традиционная хронология!
В 1492 году кончалось седьмое тысячелетие от Сотворения мира и, следовательно, ждали конца света. Если Господь создал мир за семь дней, то он будет существовать семь тысячелетий, каждое из которых уподоблено «дню». Как видим, вера в ЦИФРУ подавляла разум. По этому поводу А. Л. Юрганов пишет:
«В XIV в. мысль о конце света в семитысячном году уже волнует сознание людей своей близостью. В разных апокрифических сказаниях можно было прочитать о тех событиях, которые должны предшествовать концу света за несколько десятков лет до семитысячного года. Вся эта богатая, и в основном византийская, переводная литература наполняла смыслом жизнь, придавала ей импульсы».
Идея исторического времени не могла осознаваться в Средневековье иначе, как в понятных человеку категориях: всемирно-исторические эпохи воспринимались как возрасты человечества. Возрасты эти не только требовали определения (Вавилонское царство, Персидское, Македонское, Римское, что, скажем прямо, не лучше и не хуже таких определений, как «рабовладельческий период», «феодализм»), но и нуждались в расчетах.
В поздней Византийской империи составление хронологии началось до 1453 года и падения Константинополя. Как уже сказано, Никифор Каллист пытался «повторить» хроники Евсевия еще в XIV веке. Затем в работе участвовал Матфей Властарь, автор «Собрания святоотеческих правил», и другие. В расчетах византийские церковники опирались на античных предшественников, живших неизвестно когда, – может быть, лет за сто до Матфея Властаря.
Для ранних европейских гуманистов бестселлер Евсевия оставался самым ясным и авторитетным руководством. Известно, что Петрарка имел копию его «Хроники» и использовал ее как один из любимых справочников. В течение XIV–XV веков этот труд имел большое количество комментаторов, имитаторов и читателей. Одна из наиболее роскошных переделок «Хроники» Евсевия принадлежит перу Бартоломео Санвито. Казалось бы, сразу после появления труда Евсевия (в начале IV века) тоже не было ничего более полезного и привлекательного, чем продолжать его хронику. И действительно, Иеремия прибавил к ней 50 лет, Проспер Аквитанский – 60 лет, а затем Маттео Пальмиери… 1040 лет! Возможно, такой научный подвиг привнес много приятного в личную жизнь Маттео, – он получил очень теплую похвалу от Веспасиано да Бистиччи, но пошло ли такое действо на пользу Евсевию? Ведь он неожиданно «провалился» почти на 900 лет в прошлое!
