– Средний ход! – сказал капитан в рупор.
Впереди, резко отделяясь от желтой воды лимана, лежала
черно-синяя полоса мохнатого моря.
– Малый ход!
Оттуда било свежим ветром.
– Самый малый!
Машина почти перестала дышать. Лопасти еле-еле шлепали по
воде. Плоский берег тянулся так близко, что казалось, до него ничего не стоит
дойти вброд.
Маленький, ослепительно белый маячок кордона; высокая его
мачта, нарядно одетая гирляндами разноцветных морских флагов, отнесенных
крепким бризом в одну сторону; канонерка, низко сидящая в камышах; фигурки
солдат пограничной стражи, стирающих белье в мелкой хрустальной воде, – все
это, подробно освещенное солнцем, почти бесшумно двигалось мимо парохода,
отчетливое и прозрачное, как переводная картинка.
Близкое присутствие моря возвратило миру свежесть и чистоту,
как будто бы сразу сдуло с парохода и пассажиров всю пыль.
Даже ящики и корзины, бывшие до сих пор отвратительно
скучным товаром, мало-помалу превращались в груз и по мере приближения к морю
стали, как это и подобало грузу, слегка поскрипывать.
– Средний ход!
Кордон был уже за кормой, поворачивался, уходил вдаль.
Чистая темно-зеленая глубокая вода окружала пароход. Едва он вошел в нее, как
его сразу подхватила качка, обдало водяной пылью крепкого ветра.
– Полный ход!
Мрачные клубы сажи обильно повалили из сипящих труб. Косая
тень легла на кормовой тент.
Как видно, не так-то легко было старушке машине бороться с
сильной волной открытого моря. Она задышала тяжелей.
Мерно заскрипела дряблая обшивка. Якорь под бушпритом
кланялся волне.
Ветер уже успел сорвать чью-то соломенную шляпу, и она
уплывала за кормой, качаясь на широкой полосе пены.
Четыре слепых еврея в синих очках гуськом поднимались по
трапу, придерживая котелки.
Усевшись на скамейке верхней палубы, они порывисто ударили в
смычки.
Раздирающие фальшивые звуки марша «На сопках Маньчжурии»
тотчас смешались с тяжелыми вздохами старой машины.
С развевающимися фалдами фрака пробежал вверх по тому же
трапу один из двух пароходных официантов в сравнительно белых нитяных
перчатках. С ловкостью фокусника он размахивал крошечным подносиком с дымящейся
бутылкой «лимонада-газес».
Так началось море.
Петя уже успел облазить весь пароход. Он выяснил, что
подходящих детей нет и завести приятное знакомство почти не с кем.
Сначала, правда, была некоторая надежда на тех двух девочек,
перед которыми Петя так неудачно показал свои морские познания.
Но эта надежда не оправдалась.
Прежде всею девочки ехали в первом классе и сразу же дали
понять, заговорив с гувернанткой по-французски, что мальчик – из второго класса
– не их поля ягода.
Затем одну из них сейчас же, как вышли в море, укачало, и
она – Петя видел это в незапертую дверь – лежала на бархатном диване в
недоступно роскошной каюте первого класса и сосала лимон, что было глубоко
противно.
И, наконец, оставшаяся на палубе девочка, несмотря на свою
несомненную красоту и элегантность (на ней было короткое пальтишко с золотыми
пуговицами с якорями и матросская шапочка с красным французским помпоном),
оказалась неслыханной капризой и плаксой. Она бесконечно препиралась со своим
папой, высоким, крайне флегматичным господином в бакенбардах и крылатке. Он был
как две капли воды похож на лорда Гленарвана из книги «Дети капитана Гранта».
Между отцом и дочерью все время происходил следующий диалог:
– Папа, мне хочется пить.
– Хочется, перехочется, перетерпится, – флегматично отвечал
«лорд Гленарван», не отрываясь от морского бинокля.
Девочка капризно топала ногой и в повышенном тоне повторяла:
– Мне хочется пить!
– Хочется, перехочется, перетерпится, – еще более
невозмутимо говорил отец.
Девочка с упрямой яростью твердила:
– Папа, мне хочется пить! Папа, мне хочется пить! Папа, мне
хочется пить!
Слюни кипели на ее злых губах. Она нудно тянула голосом,
способным у кого угодно вымотать душу:
– Па-а-апа-аа, мне-е-е хочетца-а-а пи-и-ить.
На что «лорд Гленарван» еще равнодушнее говорил, не торопясь
и не повышая голоса:
– Хочется, перехочется, перетерпится.
Это был страшный поединок двух упрямцев, начавшийся еще чуть
ли не в Аккермане.
Разумеется, ни о каком знакомстве нечего было и думать.
Тогда Петя нашел очень интересное занятие: он стал ходить по
пятам за одним пассажиром. Куда пассажир – туда и Петя.
Это было очень интересно, тем более что пассажир уже давно
обратил на себя внимание мальчика некоторой странностью своего поведения.
Может быть, другие пассажиры ничего не заметили. Но Пете
бросилась в глаза одна вещь, сильно поразившая его.
Дело в том, что пассажир ехал без билета. А между тем
старший помощник отлично это знал. Однако он почему-то не только ничего не
говорил странному пассажиру, но даже как бы молчаливо разрешал ему ходить куда
угодно, даже в каюту первого класса.
Петя ясно видел, что произошло, когда старший помощник
подошел к странному пассажиру со своей проволочной кассой.
– Ваш билет, – сказал старший помощник.
Пассажир что-то шепнул ему на ухо. Старший помощник кивнул
головой и сказал:
– Пожалуйста.
После этого никто уже больше не тревожил странного
пассажира. А он стал прогуливаться по всему пароходу, заглядывая всюду: в
каюты, в машинное отделение, в буфет, в уборную, в трюм.
Кто же он был?
Помещик? Нет. Помещики так не одевались и не так себя вели.
У бессарабского помещика обязательно был парусиновый пылевик
и белый дорожный картуз с козырьком, захватанным пальцами. Затем кукурузные
степные усы и небольшая плетеная корзиночка с висячим замком. В ней обязательно
находились ящичек копченой скумбрии, помидоры, брынза и две-три кварты белого
молодого вина в зеленом штофике.
