Но посетитель не торопился уходить. Он стоял, расставив
плотные ноги в закрытых скороходовских сандалиях, и не столько стрелял, сколько
разговаривал с хозяином тира.
Гаврик улучил минуту, когда хозяин оглянулся, и учтиво
поздоровался:
– Бог помощь, дядя. С праздником.
Хозяин с большим достоинством ответил медленным кивком
головы, как и подобало владельцу такого необыкновенного увеселительного
предприятия. Это был хороший признак. Значит, хозяин в духе и, весьма-весьма
возможно, даст подержать монтекристо.
Мальчик счел возможным приблизиться и даже стать на пороге
тира.
Он с жадным восхищением рассматривал висящие над прилавком
пистолеты, ветвистую подставку для стрельбы с упора, заводные игрушки мишеней,
из которых одна нравилась мальчику.
Это был японский броненосец с пушками и флагом среди резко
зеленых волн жестяного моря. Из моря торчал на палочке маленький кружок. Стоило
в него попасть, как броненосец с шумом раскалывался пополам и тонул, а на его
мосте выскакивал жестяной веер взрыва.
Конечно, среди барабанящих зайцев, балерин, рыболовов с
башмаком на удочке и бутылок, движущихся одна за другой на бесконечной ленте,
японский броненосец занимал первое место по блестящей выдумке и художественному
выполнению.
Всем было известно, что японцы совсем недавно под Цусимой
пустили ко дну весь русский флот, и среди стрелков непременно находился охотник
отомстить япошкам.
В тире был еще настоящий фонтанчик. Его пускали по особому
заказу. Хозяин клал на струю легонький целлулоидный шарик. Вода подбрасывала
его, вертела: то вдруг опускала, то вдруг подымала. Это было настоящее чудо,
загадка природы.
Попасть в него было неслыханно трудно. Любители, войдя в
азарт, просаживали по десять – пятнадцать пуль и чаще всего уходили ни с чем.
Но уж если кто-нибудь сбивал шарик, то за это ему полагался
лишний выстрел бесплатно.
– Значит, ничего такого у вас вечером не случилось? –
продолжал разговор посетитель, играя изящным ружьецом, совсем маленьким в его
больших лапах.
– Как будто бы ничего.
– Так-с.
Стрелок поискал глазами, во что бы прицелиться. Он снял
синее пенсне, отчего на его мясистом носу обнаружились две коралловые вдавлины,
и прицелился в зайца с барабаном. Но затем раздумал и опустил ружье.
– И местные рыбаки ничего такого не рассказывали?
– Не рассказывали.
– Гм…
Посетитель опять прикинул монтекристо и опять его опустил.
– А я слышал, что вчера вечером здесь против берега какой-то
человек с «Тургенева» упал. Ничего не слышали?
– Ничего.
У Гаврика перехватило дыхание, как будто его вдруг окатили
целым ведром ледяной воды. Сердце так стиснулось, что его не стало слышно. Ноги
ослабли. Мальчик боялся пошевелиться.
– А я слышал, что будто прыгнул с парохода один человек,
которого преследует полиция. Вот тут, против этого берега. Не знаете?
– От вас первого слышу.
Как видно, хозяину тира уже давно надоел этот усатый болтун.
Хозяин с учтивым достоинством вертел в руках зеленую
коробочку с патрончиками и почти зевал. Он совершенно справедливо полагал, что
если ты пришел стрелять, то и стреляй. Если же тебе хочется поговорить с
человеком, то – отчего же? – можно и поговорить между двумя выстрелами. Но
только, разумеется, поговорить на какую-нибудь интересную тему: например, о
велосипедных гонках на циклодроме или же о русско-японской войне.
На его потертом, истерзанном тайными страстями лице
неудачника отражалась томительная скука.
Гаврику было его от всего сердца жаль. Он, как и все другие
дети, почему-то очень любил этого человека с косо подрезанными бачками, с
кривыми, как у таксы, ногами, с волосатой грудью, просвечивавшей сквозь
сетчатый тельник густой татуировкой.
Гаврик знал, что, несмотря на приличные заработки, у него
никогда не было копейки за душой. Всегда он кому-нибудь должен, всегда чем-то
озабочен до крайности. Про него ходили слухи, что когда-то он был знаменитый
цирковой наездник, но однажды за какую-то подлость ударил хозяина цирка хлыстом
по лицу. Его выгнали. Лишенный куска хлеба, с волчьим билетом в кармане, он
стал играть на бегах, и игра погубила его. Теперь он играл во все игры, не
брезгая даже играть с мальчишками в «пожара» по копейке.
Страшный азарт вечно терзал его душу.
Было известно, что иногда он проигрывал с себя все.
Например, штиблеты, бывшие на нем, принадлежали не ему. Он их проиграл еще в
начале лета в «двадцать одно» и теперь, закрывая на ночь свое заведение, снимал
их и шел домой босиком, держа под мышкой ящик с ружьями и пистолетами, которые
– из страха проиграть их – сдавал до утра на хранение одному знакомому дворнику
с Малой Арнаутской улицы.
Однажды на глазах у Гаврика он поспорил на полтинник с
каким-то гулявшим по берегу барином, что попадет из монтекристо в воробья на
лету. Разумеется, он промазал.
Гаврику до слез жалко было смотреть, как он долго с
искусственным постыдным удивлением рассматривал ружье, пожимал плечами и
наконец полез куда-то в подкладку своего латаного пиджачка. Он извлек оттуда
полтинник и, бледный, подал барину. Барин стал было со смехом отказываться,
говоря, что это было в шутку. Но хозяин тира посмотрел вдруг на него такими
сумасшедшими, жалкими и вместе с тем грозно налившимися кровью глазами, что тот
поспешил взять полтинник и смущенно спрятал его в карман чесучового пиджака.
В этот день хозяин тира не закрывал своего заведения на
обед.
– …Я вам советую, господин, выстрелить в балерину. Увидите,
как она пикантно сделает ножками, – с польским акцентом сказал хозяин, чтобы
прекратить надоевший разговор и вернуть посетителя к стрельбе.
– Однако же странно, что никто ничего не знает, – сказал
посетитель и вдруг заметил Гаврика.
Он осмотрел его бегло с ног до головы:
– Мальчик, ты тутошний?
– Тутошний, – неожиданно тонким голоском сказал мальчик.
– Рыбацкий?
– Рыбацкий.
– Чего ж ты стесняешься? Подойди, не бойся.
