Как суетливо и быстро стучали шатуны, как пели рельсы, с
какой непреодолимой волшебной силой притягивали к себе головокружительно
мелькающие литые колеса, окутанные плотным и вместе с тем почти прозрачным
паром!
Очарованная душа охвачена сумасшедшим порывом и вовлечена в
нечеловеческое, неотвратимое движение машины, в то время как тело изо всех сил
противится искушению, упирается и каменеет от ужаса, на один миг покинутое
бросившейся под колеса душой!
Мальчики стояли, стиснув кулачки и расставив ноги, бледные,
маленькие, с блестящими глазами, чувствуя свои похолодевшие волосы.
У, как это было жутко и в то же время весело!
Гаврику, правда, это чувство было уже знакомо, но Петя
испытывал его впервые. Сначала он даже не обратил внимания, что вместо машиниста
из овального окошечка локомотива выглядывал солдат в бескозырке с красным
околышем и на тендере стоял другой солдат, в подсумках, с винтовкой.
Едва локомотив скрылся за поворотом, как мальчики бросились
на насыпь и прижались ушами к горячим, добела натертым рельсам, гремящим, как
оркестр.
Разве не стоило убежать без спросу из дому и перенести потом
какое угодно наказание за счастье прижаться к рельсу, по которому – вот только
что, сию минуту – прошел настоящий локомотив?
– Почему на нем вместо машиниста солдат? – спросил Петя,
когда они, вдоволь наслушавшись шума рельсов и набрав «кремушков» с балласта,
отправились дальше.
– Видать, опять железнодорожники бастуют, – нехотя ответил
Гаврик.
– Что это значит – бастуют?
– Бастуют – значит бастуют, – еще сумрачнее сказал Гаврик. –
Не выходят на работу. Тогда, бывает, заместо их солдаты водят поезда.
– А солдаты не бастуют?
– Солдаты не бастуют. Не имеют права. Ихнего брата за это –
ого! – в арестантские роты могут. Очень просто.
– А то бы бастовали?
– Спрашиваешь…
– А твой братон Теретий бастует?
– Когда как…
– Отчего же он бастует?
– Оттого, что потому. Не морочь голову. Смотри лучше –
«Одесса-Товарная». А вон они самые, Ближние Мельницы.
Напрасно Петя вытягивал шею, всматриваясь вдаль. Решительно
нигде не было никаких мельниц: ни ветряных, ни водяных.
Были: водокачка, желтый частокол станционного двора
Одессы-Товарной, красные вагоны, санитарный поезд с флажком Красного Креста,
штабеля грузов, покрытых брезентом, часовые…
– Где же мельницы? Где?
– Вот же они, прямо за вагонными мастерскими, чудило!
Петя смолчал, боясь как-нибудь снова не очутиться в дураках.
Он так усердно вертел во все стороны головой, что даже натер
себе воротником шею, но мельниц нигде так и не заметил.
Странно!
Между тем Гаврик не обнаруживал ни малейшего удивления по
поводу их отсутствия. Он бойко шагал по узенькой тропинке вдоль длинной
закопченной стены, мимо громадных клетчатых окон со множеством выбитых
стеклышек.
Петя, порядком уже уставший, плелся за ним, шаркая башмаками
по траве, темной от пыли и копоти. Иногда под ногами хрустела железная стружка,
очевидно выкинутая из окна.
Гаврик привстал на цыпочки и заглянул в окно.
– Смотри, Петька, вагонные мастерские. Тута Терентий
работает. Никогда не видал? Иди сюда.
Петя стал рядом с приятелем на цыпочки и заглянул в выбитое
стекло. Он увидел громадный сумрачный воздух и мутные крошечные квадратики
противоположных окон. Висели широкие ремни, всюду стояли какие-то большие
скучные железные вещи с колесиками. Все было усыпано металлической стружкой.
Солнечный свет, пройдя сквозь пыльные стекла, лежал по всему
непомерному полу бледными клетчатыми косяками.
И во всем этом громадном, странном пространстве не было
заметно ни одной живой души.
Сверху донизу стояла такая немая, такая нечеловеческая
тишина, что Пете стало страшно, и он прошептал чуть внятно:
– Никого нету…
И Гаврик, подчиняясь его шепоту, сказал еще тише, одними
губами:
– Наверно, опять бастуют.
– А ну, не балуйся под окнами! – раздался вдруг над
мальчиками грубый голос.
Они вздрогнули и обернулись. Рядом с ними стоял солдат в
скатке через плечо, с винтовкой. Он стоял так близко, что Петя явственно
услышал страшный запах солдатских щей и ваксы.
Светло-желтые кожаные подсумки – тяжелые, скрипучие,
наверное полные боевых патронов, – грозно и близко торчали перед мальчиками, а
весь солдат в целом казался таким громадным, что два ряда медных пуговиц
уходили снизу вверх на головокружительную высоту, в самое небо.
«Погиб!» – с ужасом подумал Петя и почувствовал: вот-вот с
ним случится постыдная неприятность, та самая, что обычно случается с очень
маленькими детьми от сильного испуга.
– Тикай! – закричал Гаврик тонким голосом и, шмыгнув мимо
солдата, кинулся удирать.
Не слыша под собой ног, Петя рванулся за приятелем. Ему казалось,
что позади топают солдатские сапоги. Он припустил еще, насколько хватало сил.
Сапоги не отставали. Глаза ничего не видели, кроме мелькающих впереди
коричневых пяток Гаврика. Сердце колотилось громко и быстро. Солдат не
отставал. Ветер шумел в ушах.
И, только пробежав по крайней мере версту, Петя наконец
сообразил, что это не стук солдатских сапог, а колотится на спине сорвавшаяся
соломенная шляпа.
Мальчики с трудом перевели дух. По вискам бежали ручьи
горячего пота, на подбородке висели капли.
Но едва мальчики убедились, что солдата поблизости нет, как
тотчас сделали совершенно равнодушные лица и, небрежно засунув руки в карманы,
не торопясь зашагали дальше.
Они делали вид друг перед другом, будто бы решительно ничего
не случилось, а если даже и случилось, то такие пустяки, о которых не стоит и
разговаривать.
Теперь они уже давно шли по широкой немощеной улице. Хотя на
калитках и на домиках висели городские фонари с номерами и вывески лавочек и
мастерских, а на одном из углов находилась даже аптека с разноцветными
графинами и золотым орлом, все же улица эта скорее напоминала не городскую, а
деревенскую.
– Ну, где же твои Ближние Мельницы? – сказал Петя кисло.
