Но недаром же Терентий был в свое время рыбаком.
Он великолепно знал одесский берег и в точности изучил все
выходы катакомб к морю.
Один из таких выходов находился в ста шагах позади хибарки,
посредине обрыва. Это была узкая щель в скале, сплошь заросшая шиповником и
бересклетом. Маленький ручеек просачивался из щели и бежал вниз по обрыву,
заставляя вздрагивать ползучие растения и бурьян.
Отбившись от первого натиска городовых и сыщиков, Терентий
повел товарищей прямо к знакомой расселине.
Преследователи понятия о ней не имели. Они думали, что
беглецы хотят дачами пробраться в город. Полицейским это было на руку. Все дачи
были оцеплены. Беглецы неизбежно попадали в засаду.
Поэтому после первого же выстрела городовым было приказано
больше не стрелять.
Однако, прождав внизу с четверть часа, пристав
Александровской части, который лично руководил облавой, послал околоточного
надзирателя узнать, схвачены ли преступники.
Околоточный отправился в обход удобной дорогой и вернулся
еще через четверть часа, сообщив, что беглецы наверху не появлялись. Таким
образом, их не было ни наверху, ни внизу. Где же они? Было совершенно
невероятно, чтобы они сидели где-нибудь посреди обрыва, в кустах, и ждали, пока
их схватят.
Тем не менее пристав велел своим молодцам лезть вверх и
обшарить каждый кустик. Страшно ругаясь, поминутно скользя лакированными
сапогами по траве и глине, он сам полез на обрыв, больше не доверяя «этим
болванам».
Они обшарили в темноте весь обрыв снизу доверху и ничего не
нашли. Это было похоже на чудо. Не провалились же беглецы, в самом деле, сквозь
землю!
– Ваше высокоблагородие! – раздался вдруг испуганный голос
сверху. – Пожалуйста сюда!
– Что там такое?
– Так что, ваше высокоблагородие, катакомба!
Пристав схватился белыми перчатками за колючие ветки. Тотчас
он был подхвачен дюжими руками и втащен на маленькую площадку.
Усатый зажигал спичку за спичкой. При свете их можно было
рассмотреть заросшую кустами черную узкую щель в скале.
Пристав мигом понял, что дело проиграно. Ушла такая добыча!
Он затрясся в ярости, затопал узкими сапогами и, тыча кулаками в белых
перчатках направо и налево, куда попало, в морды, в скулы, в усы, кричал
залихватским, осипшим от крика голосом:
– Что же вы стоите, бал-л-ваны? Вперед! Обыскать все
катакомбы! Головы посрываю, мор-р-ды р-р-р-раскрошу к чертовой матери! Чтоб
негодяи были схвачены! Марш!
Но он сам понимал, что все равно ничего не выйдет. Чтобы
обыскать все катакомбы, надо по крайней мере недели две. Да и все равно
напрасно, так как прошло уже больше получаса и беглецы, несомненно, уже давно в
другом конце города.
Несколько городовых с неохотой полезли в щель и, беспрерывно
зажигая спички, топтались недалеко от входа, оглядывая серые известняковые
стены подземного коридора, терявшегося в могильной тьме.
Пристав изо всех сил плюнул и, дробно бренча шпорами,
побежал вниз. Ярость душила его. Он рванул перекрахмаленный воротник пикейного
кителя с такой силой, что отлетели крючки.
Крупно шагая по трескучему бурьяну, он подошел к хибарке и с
остервенением дернул дверь. Городовые в ужасе вытянулись.
Пристав вошел в каморку и застыл, расставив ноги и заложив
судорожно играющие пальцы за спину. Тотчас за приставом в дверь пролез усатый.
– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить, – таинственно
шепнул он, показывая круглыми глазами на дедушку, – хозяин конспиративной
квартиры, а это его мальчишка.
Пристав, не глядя на усатого, протянул к нему руку, взял его
ощупью всей белой растопыренной пятерней за потную морду и с яростным
отвращением оттолкнул:
– Тебя, бал-лвана, не спрашивают. Сам знаю.
Гаврика охватил ужас. Он чувствовал, что сейчас произойдет
что-то страшное. Бледный и маленький, с красным, распухшим ухом, он смотрел не
мигая на стройного, плечистого офицера в голубых шароварах и черной лаковой
портупее через плечо.
Постояв таким образом не менее минуты, показавшейся мальчику
часом, пристав присел боком на койку. Не спуская глаз с дедушки, он вытянул
лаковый сапог, извлек из тесного кармана серебряную папиросницу с оранжевым
трутом и закурил желтую папироску.
«Фабрики Асмолова», – подумал Гаврик.
Пристав пустил из ноздрей дым, произнес вместе с дымом:
«Н-нусс» – и вдруг заорал во всю глотку так, что зазвенело в ушах:
– Встань, мерзавец, когда находишься в присутствии офицера!
Дедушка суетливо вскочил. Скрючив босые черные ноги и
оправляя на тщедушном теле рубаху, старик уставился на пристава бессмысленными
солдатскими глазами.
Гаврик видел, как дрожала дедушкина вытянутая шея и как
двумя вожжами натягивалась под подбородком сухая кожа со старинным шрамом.
– Нелегальных прячешь? – ледяным голосом произнес пристав.
– Никак нет, – прошептал дедушка.
– Говори: кто у тебя только что был?
– Не могу знать.
– Ах, ты не можешь знать! – И офицер медленно привстал.
Сжав губы, он коротким и точным движением ударил старика в
ухо с такой силой, что тот отлетел и всем телом стукнулся в стенку.
– Говори, кто был?
– Не могу знать, – твердо сказал старик, двигая скулами.
Снова мелькнул кулак в белой перчатке. Из дедушкиных ноздрей
потекли две слабые струйки крови. Старик зажмурился, вдавил голову в плечи и
всхлипнул.
– За что же вы бьете, ваше благородие? – тихо, но грозно
сказал дедушка, вытирая под носом и показывая приставу запачканную руку.
– Молчать! – заорал офицер бледнея.
Большая бархатная родинка чернела на его гипсовом лице. Он с
отвращением посмотрел на свою испорченную перчатку.
– Говори, кто был?
– Не могу знать…
Старик успел закрыть лицо руками и отвернуться к стенке.
Удар пришелся по голове. Штаны на коленях обвисли. Дедушка стал медленно
сползать вниз.
– Дядя, не бейте его, он – старик! – со слезами отчаяния
закричал Гаврик, бросаясь к приставу.
Но пристав уже выходил из хибарки, крича:
