Хуже всего то, что на возвращение его в лоно семьи она
потратила уйму времени и сил, решив, что это будет лучшим выходом из положения.
Она перестала искать ту самую “блестящую партию”, которая была ей так
необходима, чтобы можно было со спокойным удовлетворением сказать себе, что жизнь
удалась. Она была совершенно уверена, что он вернется — все-таки он очень
сильно любил ее тогда, — и ошиблась.
Ошиблась?
В переполненном школьном зале было жарко и неудобные стулья
все время грозили разорвать черные Динины колготки. Впервые в жизни ее
раздражали восхищенные мужские взгляды — ей было не до них. Эти взгляды ее
совершенно не интересовали. Она пришла только потому, что у нее было вполне
определенное дело, которое она должна была обязательно сделать. Обычное дело,
не слишком приятное, конечно, но и не слишком сложное. Она вполне справится с
ним, и ей не придется потом специально искать время и место — все произойдет
здесь, в этой обшарпанной дурацкой школе, в которой она когда-то училась.
Не только училась, но и блистала.
Чуть-чуть отпустив себя, Дина улыбнулась нежно и иронично.
Как давно все это было!
Вон Потапов, который был так жалко, так страстно, так явно в
нее влюблен. После торжественной части, которая уже надоела всем до ужаса, Дина
непременно подойдет поздороваться с ним.
В конце концов, он теперь звезда первой величины, а Дина
никогда не пропускала ни одной, даже призрачной возможности найти наконец
“блестящую партию”. В этом вопросе она всегда могла действовать в нескольких
направлениях сразу, распределяя силы, как хороший полководец во время битвы.
Чем черт не шутит, вдруг этот самый вылезший на самый верх
Потапов возьмет, да и влюбится в нее снова, бросит свою нынешнюю жену — так
ведь бывает, бывает! — и никакой бывший муж Дине больше не понадобится никогда.
Это происходит то и дело и у всех — нынешние мужья и жены становятся бывшими, и
какие-то другие люди становятся новыми мужьями и женами…
Ее немножко смущало, что ее дело требовало определенных
усилий и… простора, а для того, чтобы предаться светлым воспоминаниям в
компании Потапова, нужно было иметь спокойное и романтическое расположение
духа. И еще время. А Дина не была вполне уверена, что она им располагает.
И все-таки обязательно нужно показаться ему. Улыбнуться.
Дотронуться до руки. Дать почувствовать собственный запах, утонченный, горький
и эротичный. Повспоминать. Ей даже в голову не приходило, что Потапов,
возможно, и не захочет предаваться светлым воспоминаниям, тем более что и
вспоминать особенно было нечего. То есть, может, и было, но Потапову эти
воспоминания вряд ли будут приятны.
Вот, например, однажды он написал ей записку с какими-то
стихами, а она показала эту записку Вовке Сидорину, который тоже был в нее
влюблен, и Вовка поднял Потапова на смех.
В другой раз он пригласил ее на выставку — на выставку, черт
побери все на свете! Вернисаж был в музее на Волхонке, и попасть туда было
очень трудно. Дина согласилась, привела подруг, и они просто корчились от
смеха, рассматривая с безопасного расстояния Потапова, который маялся у
низенькой кованой решетки музея, держа красными от мороза руками какой-то
немудрящий замерзающий букетик. Часов в пять, когда доступ посетителям был,
наконец, закрыт, он понуро побрел к метро, все еще сжимая свой букетик, и тогда
Дина выскочила из укрытия ему навстречу — так и было задумано по сценарию. Она
выскочила, что-то мило защебетала — она уже тогда отлично умела щебетать,
затуманивая примитивные мужские мозги, — вытащила у Потапова из стиснутого
кулака букетик и сунула его в ближайшую урну. Потапов проводил его глазами. Он
ничего не сказал, то ли потому, что сильно замерз, то ли потому, что был
ошеломлен и никак не мог справиться с обидой. Дине было все равно. Она
продемонстрировала девчонкам безмолвного обожателя, и больше ее ничто не
интересовало.
Впрочем, даже таким воспоминаниям Дина сумела бы придать
приятную романтическую окраску, будь у нее время. Она смогла бы заинтересовать
его, недаром она по-прежнему сказочно хороша, только теперь еще к ее красоте
добавился жизненный опыт, придав ей еще больше шарма. Да к тому же он был в нее
влюблен когда-то!
Итак, она непременно должна сделать так, чтобы Потапов ее
увидел, а там посмотрим. Пусть для начала он ее просто увидит. Может быть, они
поговорят, а потом Дина сделает свое неприятное, но очень нужное дело.
И с мужем придется что-то решать. С мужем и той, к которой
он относится “с серьезными намерениями”.
Дина Больц никогда ничем и ни с кем не делилась. Даже песок
в детсадовской песочнице принадлежал ей целиком и полностью, когда ей приходила
фантазия в нем поковыряться. Никто не смел трогать то, что ей принадлежало, или
она думала, что принадлежит.
Сегодня она накажет человека, который посягнул на ее
собственность. А завтра придет очередь мужа.
* * *
Сидорину очень хотелось курить. Ему хотелось курить уже
давно, почти с самого начала вечера, но встать и выйти он стеснялся, хотя речи,
которые произносили со сцены, были ему совсем не интересны. Пожалуй, только
Потапов сказал что-то такое приятное и не слишком усыпляющее.
Молодец Потапов — куда взлетел! Правда, говорят, падать
оттуда долго и неприятно, но ведь можно заранее парашютик приготовить. Чтоб
особо сильно не удариться…
Сидорин пришел в свою бывшую школу раньше всех и долго курил
за углом, на котором по-прежнему было выцарапано сердце и написано: “Ай лав ю”.
Наверное, за пятнадцать лет школа пережила десяток ремонтов, а слова были все
те же, и сердца все те же.
Все то же, во все времена…
Обычно Владимир Сидорин не был склонен к сантиментам, но раз
в пятнадцать лет вполне можно позволить себе побыть сентиментальным. Он курил
за углом, морщился от вони дешевого табака и смотрел, как в школу собирались
выпускники.
Старые друзья, как было написано в приглашении.
Какие, твою мать, друзья!.. Придумали тоже — друзья!..
У него в классе был один-единственный друг, Пашка Зайцев, но
он очень быстро погиб — выбросился из окна своей квартиры на двенадцатом этаже.
Бедный, глупый Пашка. Так никто и не узнал, в чем было дело — то ли несчастная
любовь какой-то невиданной силы, то ли просто внезапно у него поехала крыша.
Наркотиков он отродясь не употреблял и пить не пил так, чтоб уж очень… И не
стало у Вовки Сидорина друга Пашки.
Надо же, он почти его забыл, а тогда казалось — никогда не
забудет.
Сигарета еле слышно шипела в пальцах, дождь, что ли, на нее
попадал или просто табак такой, совсем дерьмовый? В пачке болтались еще три или
четыре сигареты, а новую он купить позабыл. Как он дотянет до вечера на трех
сигаретах?
Владимир исправно приходил на все “встречи друзей”, каждый
раз, когда активистки из школьного комитета присылали ему приглашение. За
пятнадцать лет он встречался с бывшими одноклассниками раз шесть, наверное.
Никто, кроме Сидорина, так усердно эти собрания не посещал. Он бы тоже не стал,
если б не она.
