— Ну что? — неприязненно спросил полковник в пространство. —
Все ясно или объяснения нужны?
— Не нужны, товарищ полковник, — четко выговорил Морозов, —
разрешите приступить?
— Приступайте, — разрешил полковник, — только сначала
кто-нибудь изложите мысли. Есть у кого-нибудь мысли?
Тут Дятлов с Морозовым как по команде повернули головы и
посмотрели на Никоненко, очевидно считая, что излагать мысли следует именно
ему.
Это было очень неблагодарное занятие — на пустом месте
излагать начальству какие-то соображения, и Игоревы коллеги это отлично
понимали. Ничего умного на ходу не придумаешь, обязательно скажешь какую-нибудь
глупость, которую начальство потом будет еще год поминать, и мусолить, и
приводить в пример остальным, как нельзя работать.
Никоненко вздохнул. Полковник усмехнулся.
Ему было сорок два года, он проработал в “органах” всю свою
жизнь, и ему казалось, что он старше своих подчиненных лет на триста. Он все понимал,
видел их насквозь и, как мог, сочувствовал им.
“Интересно, — подумал он неожиданно, — а мне генерал
сочувствует?”
— Я думаю, — заунывно начал Никоненко, — что стрелок пришел
на место происшествия заранее. Нужно попытаться установить, может, он был и на
вечере. Просто так, для маскировки. Вряд ли здесь у всех проверяли приглашения.
— Скорее всего, никаких приглашений ни у кого и не было, —
буркнул полковник и выдохнул струю сигаретного дыма. — Дальше.
— Дальше… все просто. Когда все стали выходить на улицу,
стрелок оказался в центре толпы и, увидев Потапова, выстрелил.
— И промахнулся, — подсказал полковник.
Никоненко посмотрел на него, пытаясь определить, что именно
он имеет в виду. Ну да. Промахнулся. А разве стрелок не может промахнуться? В конце
концов, убийца тоже человек.
— Я слушаю, — подбодрил его начальник.
— Он выстрелил, промахнулся, люди рванули в разные стороны,
и он спокойно ушел с места стрельбы вместе с толпой. Оружие, скорее всего,
найдем в кустах, вряд ли он его с собой унес!
— Вы думаете, действовал профессионал? — уточнил начальник и
снова выпустил струю дыма. Никоненко вновь проводил ее глазами.
Зачем он таращится на этот дым?! Или полковник специально
его отвлекает?
— Нет, — сказал Игорь. На этот вопрос ответить было просто.
Он уже задавал его себе и сам на него ответил. — Я уверен, что не профессионал,
товарищ полковник.
— Почему?
— Во-первых, он стрелял почти в темноте. Этот фонарь — одна
фикция, видимость света. Во-вторых, он стрелял практически на глазах у охраны,
а у большинства из охранников отличная память. Естественно, им сейчас несладко
придется, все же они стрелка проворонили, но я думаю, что они вспомнят много
чего интересного и полезного. Профессионалу полагается об этом знать. Вряд ли
это смертник-камикадзе, которому все равно, что с ним будет дальше. Ну а
в-третьих… Нет, это как раз во-первых, Олег Петрович, — он ведь промахнулся,
правда?
— Вы думаете, что профессионал не промахнулся бы?
— На то он и профессионал, — туманно ответил Никоненко.
— Не знаю, — сказал полковник задумчиво, — нужно думать…
Кстати, в Склифосовского звонили? Жива она еще?
— Пока жива, — подтвердил Слава Дятлов, — без сознания,
конечно, но жива. Никакой более подробной информации пока нет. По-моему, еще
операция не закончилась.
— Допросить бы ее по горячим следам, — мечтательно сказал
полковник, как будто собирался пригласить пострадавшую на свидание, — может,
она и видела чего. Кстати, кто ей “Скорую” вызывал, установили?
— Никто не вызывал, — быстро проинформировал Дятлов, — ее
этот самый Потапов на своей машине в Склиф отвез.
— Надо же!.. — искренне удивился полковник. — И не побоялся,
что весь салон кровищей изгадит!.. Молодец.
Они вовсе не были беспредельно циничны. Просто у них работа
такая. Дерьмо, а не работа.
— Ладно, приступаем, — приказал полковник неожиданно
сердито, — через пятнадцать минут генерал явится, а мы даже место происшествия
не осмотрели! Все по местам, ну!.. В учительской как будто какие-то свидетели
сидят. Действуй, Игорь Владимирович, и я потом подключусь. — Впервые полковник
назвал Никоненко на “ты”. — Дятлов, Морозов, за вами ствол, может, он его и
вправду в кусты кинул, и место происшествия. И чтоб все углы обнюхать — на тот
случай, если он в школу не заходил, а на улице караулил.
— Да в такой темноте… — начал было Морозов, но поймал
полковничий взгляд и быстро закрыл рот.
— И в темпе! — добавил полковник резко, — чтобы успели до
федералов! А то они нам ничего не оставят. Это, надеюсь, все понимают?
Все это понимали.
Понесло Потапова, черт бы его побрал, на школьную вечеринку!
Вот и расхлебывай теперь! И еще неизвестно, расхлебаешь или нет…
По пологой каменной лестничке с липкими от дешевой краски и
множества рук голубыми перильцами Игорь Никоненко поднялся на второй этаж, в
актовый зал, где и происходила эта злосчастная “встреча друзей”. Там все было
брошено так, как будто в середине торжественной части неожиданно объявили
воздушную тревогу. Стулья были сдвинуты к стенам, так что некогда ровные ряды
их казались развороченными экскаватором. Какие-то бумажки валялись на полу,
синий — “дневной” — свет ртутным отблеском лежал на графине со снятой пробкой,
на канцелярских столах “президиума”, на шаткой стойке с торчащей микрофонной
головой, на желтом фанерном ящичке, примостившемся у края сцены.
Ящичек Никоненко заинтересовал, и, пробираясь между
стульями, он двинулся к сцене, хоть и видел краем глаза, что из приоткрытой
двери — надо полагать, в учительскую — кто-то наблюдает за ним с истовым и
жадным любопытством.
Потерпите, решил про себя Никоненко. Ничего с вами не будет.
К яшичку был прикноплен лист бумаги, на котором он прочел
напечатанные на компьютере поэтические строки:
В этот радостный вечер,
Когда мы празднуем встречу,
Хотим назад оглянуться
И к детству вновь прикоснуться!
Дальше было написано помельче и в прозе: “Напиши записку
тому, кто нравится, и брось в ящик. Не забудь фамилию и имя. Записка
обязательно дойдет до адресата!”
В ящичке была прорезь на манер урны для голосования. Игорь
приподнял ящик и потряс. Совершенно неожиданно оказалось, что записок там полно
— бумага шуршала весьма многозначительно. Интересно, он как-то открывается или
придется ломать?
Он сунул ящик под мышку и, не оборачиваясь, громко спросил:
