— А когда она в сторону посмотрела, ты не видел, кто ее
позвал?
— Не знаю. Дядька какой-то.
— Ты его видел, этого дядьку?
— Там темно было, — сказал Федор, — какого-то дядьку я
видел, но я не знаю, он ее звал или не он.
— А узнаешь, если его увидишь?
— Узнаю, — уверил Федор.
Стреляли не сбоку, стреляли спереди, поэтому вряд ли
“дядька” имел отношение к выстрелу, и все же, все же…
— А Потапова ты знаешь?
— Знаю! — оживился Федор. — Когда его по телевизору
показывают, мама всегда меня зовет и говорит, что она с ним в одном классе
училась. И еще она говорит, что если я буду хорошо учиться, то смогу стать
таким же знаменитым, как Потапов.
— Идиотка, — пробормотала Алина.
Никоненко на нее оглянулся.
— А где он был, Потапов, когда мама упала, ты не видел?
— Видел. Он сзади шел. Прямо за мамой.
— Он один шел или с кем-то?
— Не знаю. Он просто шел. А когда мама упала, он самый
первый к ней подбежал.
— Подбежал?
— Ну, не подбежал, потому что он очень близко был, он как-то
— раз, и оказался рядом с ней. Ему кричали — уходи, уходи, — а он не уходил, он
рядом с мамой на корточках сидел. Или даже на коленях.
Очевидно, кричал проворонивший все на свете охранник.
— Слушай, Федор, а спиной к тебе и лицом к маме кто стоял,
ты не заметил? Все ведь тебе навстречу шли, да? А к школе вместе с тобой
кто-нибудь шел?
— Шел, — согласился Федор, — какая-то девушка шла.
— Какая девушка?
— Ну… такая. Красивая. Не такая красивая, как Алина, но
все-таки красивая.
Никоненко усмехнулся.
— Какая красивая? Высокая? Или не очень?
— Нет, не высокая, — решительно заявил Федор, — гораздо ниже
Алины. Как мама. И шуба у нее была такая… Голубая и белая.
— Шуба? — переспросил Никоненко. Что еще за шуба, когда на
улице почти плюс десять?
— Там и вправду кто-то был в норковой шубке, — вдруг сказала
Алина, — в такой коротенькой голубой шубке. Точно. Как это ты, Федор, запомнил?
— Был еще дяденька в светлей куртке, он боком стоял. И еще
один в коричневом плаще. Только куда они потом делись, я не знаю. Я только на
маму смотрел.
Никоненко не хотелось записывать. Он был уверен, что собьет
Федора с мыслей, если станет записывать, но все-таки он достал ручку и
маленький блокнотик и записал: “Норковая шубка, светлая куртка, коричневый
плащ”. Федор покосился на раскрытый блокнот.
— А что потом?
— А потом все закричали, подбежала Алина, и я ничего не
видел, потому что она меня спиной повернула, Я даже не понял, что мама… что с
мамой… что…
Мордочка у него странно набухла, губы повело в сторону, и он
вдруг во весь голос завыл, именно завыл, а не заплакал.
Алина кинулась к нему и стала бестолково вытирать ему лицо
скомканным носовым платком, и уговаривать, и шептать на ухо, и прижимать к
себе, а он все выл и выл.
— Стресс, — сказал Никоненко равнодушно. Немножко слишком
равнодушно, но ему очень жаль было Федора, который только сейчас осознал, как
страшно ему было.
— Вы садист! — в лицо ему выпалила Алина. — Вас надо
изолировать от людей, ясно вам?! Если вам еще раз взбредет в голову поговорить
с нами, обращайтесь к моему адвокату!
— Опомнитесь, — насмешливо сказал Никоненко, — к какому еще
адвокату?
Анискин опять куда-то подевался. Куда-то он все время
пропадал в присутствии этой мымры. Игра в деревенского детектива никак не
складывалась. Или они просто так устали вместе с Анискиным?
— Дайте мне ваш адрес, — приказал он мымре, вовсе не
уверенный, что она его послушается, — если вы мне понадобитесь, я заеду. Или
еще кто-нибудь.
Он записал адрес и сказал Федору, который все еще судорожно
всхлипывал:
— Держись, парень! Ты молодец. Только в следующий раз, когда
мы с тобой будем разговаривать, постарайся не плакать.
— Никакого следующего раза не будет, — отчеканила Алина,
взяла Федорову ладошку и поволокла его к двери.
— Ну-ну, — неопределенно пробормотал Никоненко.
Глядя в ее возмущенную спину, он дошагал до конца коридора,
прикидывая, не поговорить ли ему еще раз с врачом, когда из-за обшарпанного
угла прямо на них вышел Потапов Дмитрий Юрьевич.
— Ну что? — спросил он, не повышая голоса. — Как дела?
* * *
— Капитан Никоненко Игорь Владимирович, уголовный розыск.
— Потапов Дмитрий Юрьевич, Министерство по делам печати и
информации.
— Мне бы поговорить с вами, Дмитрий Юрьевич.
Потапов на секунду заколебался, и Никоненко понял, что он
колеблется.
“Не хочет он со мной разговаривать. Он играет благородную и
важную роль “отца родного”. Он не погнушался приехать узнать о здоровье бывшей
одноклассницы, которую подстрелили вместо него, а я ему мешаю. Я напоминаю ему
о том, что его самого чуть не убили, что его охрана ни черта не охраняет, что
ему — “самому Потапову” — придется теперь давать показания, что-то такое
вспоминать, рассказывать…”
И еще Никоненко решил почему-то, что Потапов прикидывает, не
позвонить ли ему сию минуту Томину Борису Васильевичу, министру внутренних дел.
Ты бы, Борис Василич, укротил своих бойцов, честное слово!..
Когда на улице стреляют — их нет никого, а как показания снимать, так они тут
как тут! Топорная работа, Борис Василич, распустил ты их…
Однако Потапов звонить Борису Василичу не стал.
Благородный, понял Никоненко.
— Вы… подождете меня? — спросил он довольно холодно. —
Вообще-то я приехал узнать, как Маня Суркова себя чувствует, я…
— Нам сказали, что она справится, — вдруг подал голос Федор,
которого в некотором отдалении держала за руку мымра Алина Латынина. От
любопытства мымра по-черепашьи вытягивала вперед худую шею. — У нее
положительная… эта самая… как ее… Алин, ну что у нее положительное-то?
— Динамика, — подсказала Алина.
Потапов повернулся к ним, и Никоненко показалось, что так он
всегда дает понять, что аудиенция окончена.
Хрен с вами, решил Никоненко, неожиданно приходя в
бешенство. “Я никому не нужный, маленький капитан из уголовного розыска, а вы
все большие шишки. Вы можете вызывать своих адвокатов, звонить Борису Василичу
и демонстрировать мне свое презрение. Я стерплю. Потому что это моя работа”.
