И она заплакала. Лицо не изменилось, не сморщилось, только
из лихорадочно блестящих глаз разом полились слезы — много.
— Хватит, — приказал врач, и стало понятно, что никакой
милицейский тон больше не поможет, — на сегодня достаточно.
— Вашему сыну ничего не угрожало, — быстро сказал Никоненко.
— Послушайте меня. Он бежал в противоположную сторону. Тот, кто стрелял, не мог
его задеть. — Он врал, но это не имело значения. — Подумайте сами. Он бежал
из-под выстрела, а не на него. Понимаете?
Ему было важно, чтобы она поняла, потому что именно эта
мысль не давала ей покоя. Мысль, что ее сын мог погибнуть.
— Маша, я приду к вам завтра. Вы отдохнете, и мы еще
поговорим. Хорошо?
Она не ответила, не кивнула, но Игорю показалось, что взгляд
у нее стал менее безумный. Врач вышел следом за ним.
— Вы про завтра серьезно сказали? — спросил он недовольно. —
Мне не хотелось бы после каждого вашего посещения колоть ей транквилизаторы.
— Ей не понадобятся больше никакие транквилизаторы. Просто
она все время думала, что с ее ребенком чуть было не случилась беда. Если я ее
переубедил, ей полегчает.
Врач недоверчиво фыркнул.
— В реанимации вообще посторонним не место, — зачем-то
сказал он, — а к ней народ валом валит, как на демонстрацию! И мы пускаем.
— Кого вы к ней пускаете?
— Вас пускаем, — ответил врач любезно, — Потапов лично
приезжал, его пустили.
Этого Никоненко не ожидал.
— Когда приезжал Потапов? Врач пожал плечами:
— Вчера. Вечером, по-моему. Точно не знаю. Смена была не
моя. А сегодня у нас только и разговоров о том, что к нашей больной из высоких
правительственных кругов делегации ходят. Раз он министр, значит, ему все можно
— в реанимацию можно, куда угодно можно!..
Ну и дела, подумал Никоненко быстро. Зачем приезжал Потапов?
Что ему могло быть нужно? Чувствовал вину? Ничто человеческое нам не чуждо?
— Вон, — сказал врач неприязненно, — следующим номером нашей
программы еще одна делегация. Этих ни за что не пущу!..
Под дверью реанимации все на той же дерматиновой кушеточке
сидели сын Федор и очковая змея Алина Латынина.
— Здравствуйте! — выпалил Федор громко и вытаращил на
капитана шоколадные глазищи. — Вы видели маму, да?
Он говорил и таращил глаза совершенно так же, как его мать.
— Видел, — в присутствии очковой змеи капитан не мог
оставаться в кургузом халатике и поэтому поспешно выбрался из него, — я даже с
ней разговаривал. Она про тебя спрашивала. Халат куда деть?
— Давайте сюда, — сказал врач с подчеркнутой иронией.
Манипуляции капитана в присутствии вновь прибывшей дамы не прошли
незамеченными. Впрочем, дама на капитана даже не взглянула.
— Можно нам увидеть… Марию Суркову? — Алина смотрела только
на врача и даже Федора взяла за руку, как бы демонстрируя капитану свои
исключительные права на него.
— Нет, — сказал врач злорадно, — нельзя! Я вот даже товарищу
из милиции только что сказал, что к ней нельзя! Ну, уголовному розыску мы
указывать не можем, а вас я не пущу!..
— Ну тогда хоть Федора! Пожалуйста. Маруся увидит его и в
сто раз быстрее поправится!
— Да что это вообще за разговоры? Для вас что — не
существует больничных правил?!
Пока они препирались, Никоненко рассматривал Алину.
Сегодня она была в черных брючках и свитере
трудноопределимого глубокого болотного цвета. Распахнутая широкополая тужурка
изнутри была подбита норкой. В лакированном боку сумки отражался свет
больничных ламп. Может, она выспалась, а может, как-то специально… улучшилась,
но глаза казались загадочнее и больше, губы вкуснее, а щеки нежнее.
Неприятная, настырная, самоуверенная баба.
— А ты чего не в школе? — спросил капитан у Федора. —
Прогуливаешь?
— Прогуливаю, — согласился тот. — Алина сказала, что мы вполне
можем и прогулять. Она сказала, что ей все равно в офис надо, а меня в школу
вести некому. От ее дома до моей школы далеко. Я отличник и могу сколько угодно
прогуливать.
— Будешь прогуливать, станешь двоечником, — сообщил капитан,
прислушиваясь к шуму баталии: Алина атаковала, но и врач не зевал. — Вот я,
например, все время прогуливал.
— И стали двоечником? — заинтересовался Федор.
— Стал, — признался Никоненко.
— А вы меня еще будете допрашивать?
— Это Алина сказала, что я тебя допрашивал?
— Она сказал, что вы меня допрашивали и… воспользовались
ситуацией. Она сказала, чтобы я не беспокоился. А я и не беспокоился. Я из-за
мамы только беспокоюсь, — добавил он печально, — и бабушка не едет…
Что-то там не так с этой бабушкой, вспомнил Никоненко. Как
Федор сказал в прошлый раз? “Мы сели ей на шею”?
— Ты скучаешь без бабушки?
— Нет, что вы! — искренне удивился Федор. — Мне с Алиной
лучше. Мы с ней друзья, а с бабушкой мы не друзья. Просто я боюсь, что она
сейчас не едет. Значит, потом приедет и станет маму ругать. Я очень не люблю,
когда ругают маму!
Он по-взрослому вздохнул и потянул вниз широкую “молнию”
новенькой желто-серой куртки.
— Жарко.
— Куртка — блеск! — одобрил капитан.
— Это Алина купила, — похвастался Федор, — вчера вечером. Мы
с ней как встали, так поехали по магазинам. Она сказала: чтобы успокоиться,
нужно накупить как можно больше всего, а потом наесться до отвала. Мы так и
сделали.
Капитану вдруг стало весело и хорошо.
— Что же вы накупили?
— Целую кучу всего. Вот куртку купили. Потом еще мне
ботинки. Желтые. Видите? Еще два свитера — один мне и один ей. Который зеленый.
Мне не понравился, а она сказала, что хороший. Джинсы купили, рюкзак, медведя
маленького — все мне. И еще джип с радиоуправлением, мы за ним специально в
“Детский мир” заезжали. А потом поехали есть в ресторан. Алина сказала, что
сегодня мы опять поедем, в другой ресторан, в китайский. А вчера мы были в
итальянском. Она сказала, что, если мама узнает, как мы проводим время, она нам
задаст!
— Это уж точно, — согласился капитан с удовольствием, — она
вам, ясное дело, задаст!
— Федор, поехали, — скомандовал холодный отчетливый голос.
Очевидно, поединок, от которого капитан отвлекся, завершился
победой дисциплины и медицины.
— Ну что? — спросил Никоненко язвительно. — Конфузия?
Виктория не состоялась?
