Она выразительно посмотрела на него и ничего не ответила.
— Пошли, Федор!
— Напрасно, между прочим, вы на меня смотреть не желаете, —
сказал Федор Иванович Анискин в исполнении Никоненко, — придется вам на меня
смотреть и даже еще некоторое время со мной разговаривать.
Она опять не удостоила его ответом.
— Я позвоню вашему главврачу, — сообщила она врачу
утомленным тоном.
— Хоть министру здравоохранения, — ответил тот любезно, —
если главный разрешит, можете в реанимации поселиться!
— Барышня! — позвал Никоненко. — Остановитесь на минуточку.
Поговорите со мной.
— Мне некогда, — отрезала Алина, — мне нужно заехать на
работу. Хотите разговаривать, можете ехать со мной.
— Куда же я с вами поеду? — перегибался “Анискин”. — В какой
такой офис?
Интересно, она никогда не слышала, что с
“правоохранительными органами” лучше поддерживать мир и любовь? Что органам
этим ничего не стоит устроить кому угодно такую кучу неприятностей, что
выбраться из нее будет проблемой не только для генерального директора
рекламного агентства “Вектор”?
Хлопнула дверь в конце коридора, протянуло затхлым
сквозняком, и в узком больничном пространстве, пропахшем лекарствами и бедой,
материализовался министр по делам печати и информации — или как там — Дмитрий
Потапов. Следом за ним двигался охранник, а следом огромная корзина цветов.
Очевидно, кто-то ее нес, но кто из-за огромности корзины было не разобрать.
Как в сказке, все моментально перестали ссориться и забыли,
о чем только что говорили.
— Добрый день, господа, — издали сказал Дмитрий Потапов, не
повышая голоса, — как вас много! Вы все стоите в очереди, чтобы навестить Маню
Суркову?
* * *
— Верочка, кофе сделайте нам, пожалуйста, — приказала Алина
и, обойдя длинные капитанские ноги, с комфортом размещенные посреди ее
стильного кабинета, повесила в шкаф норковую тужурку. — Вам с чем? С молоком? С
сахаром? С пирогами?
— Вот у меня приятель есть, Павлик, — душевно сказал
косивший под Анискина капитан, — бо-оль-шой человек, а у него буфетчица,
Тамара. Она та-акие пироги печет — пальчики оближешь!
— У нас никто не печет, — сказала Алина сухо, — у нас в
булочной покупают. Так с чем вам кофе?
— С сахаром и с молоком, — решил Никоненко, — и с покупными
пирогами.
Она даже не улыбнулась.
— Верочка, с сахаром, молоком и пирожными. Спасибо.
Простите, я отвечу на звонок.
Кабинет с черной и серой мебелью, такой же стильный,
стремительный и удлиненный, как она сама, подходил ей идеально. Интересно, кто
же платит за все это — за мебель, за офис на Рождественском бульваре, за
“Тойоту”, за норковый мех внутри тужурки?
С телефоном она разговаривала гораздо более благосклонно,
чем с капитаном Никоненко, и капитан решил, что звонит как раз кто-то из тех,
кто за все платит.
— Нет, — сказала она и нежно улыбнулась, — я сегодня никак
не могу, у меня Федор ночует. Маня в больнице. Скоро. Ну что ты, он
замечательный, я рада, что он со мной! Нет, не объявлялась. Ты же знаешь ее
мамашу! Да. Целую, пока. Вечером звони! Секретарша подала кофе и какие-то
невразумительные штучки в бумажных кружевцах — очевидно, пирожные.
— Алина Аркадьевна, звонили из “Хьюлитт Паккард” и из мэрии.
— Из мэрии кто звонил?
— Сказали, что по поводу первомайских праздников, и не
назвались.
— Пусть Никита позвонит, с кем он там в контакте? Пусть
позвонит, все выяснит и зайдет ко мне, а с “Хьюлиттом” я разберусь.
Секретарша вышла, а Алина взглянула на часы — в третий раз
за пять минут. Это было любопытно.
— Да бросьте вы, — сказал Никоненко осторожно, — что вы
нервничаете? Вы же не на улице ребенка бросили, а оставили с уважаемым
человеком…
— Да какое это имеет значение — уважаемый он или не
уважаемый! — рассеянно возмутилась она и потерла лоб. — Он сказал, что отведет
его к Мане и водитель привезет его сюда. Ну сколько он может пробыть у Мани?
Ну, десять минут. Не полчаса же!
— А может, два часа. Ничего с ними не будет.
— В Потапова уже один раз стреляли, — сказала она ледяным
тоном, — и попали в Маню. Вы точно уверены, что в него больше не будут
стрелять?
— Послушайте, Алина Аркадьевна, — сказал Никоненко и,
потянувшись, поставил недопитую чашку на край шикарного стола, — я уверен, что
стреляли вовсе не в Потапова. Стреляли в вашу подругу и не убили чудом. Так что
давайте не осложнять друг другу жизнь взаимным презрением. Вы мне быстро и
толково ответите на все вопросы, и я от вас отстану. До следующего раза.
Она так изменилась в лице, что капитан даже пожалел, что
сказал ей об этом.
— В Марусю? — спросила она, как будто не поняла. — Стреляли
в Марусю?!
— Алина Аркадьевна, голубушка вы моя, — начал “Анискин”
отвратительно задушевным тоном, — я понимаю, это страшно и неприятно. Но так
случилось. Поэтому вы мне быстренько ответите на все вопросы, и я поеду искать
того, кто стрелял в вашу дорогую подругу.
— При чем тут Маруся?! — за время его монолога Алина
немножко пришла в себя, по крайней мере настолько, чтобы снова пойти в атаку. —
Господи боже мой, да с чего вы взяли, что это в Марусю… из-за Маруси…
— С вашего разрешения я не стану излагать вам, с чего я это
взял. Лучше расскажите мне про вашу подругу все, что знаете.
Алина налила себе кофе из сверкающего начищенной сталью
кофейника, даже не предложив капитану, и выпила в несколько коротких глотков.
Налила еще.
А водку она пьет такими же отчаянными глотками?
— Что значит — все, что знаю? Откуда начинать? С десяти лет?
С тринадцати? С чего начинать? С того, как мы выдавливали мои прыщи? Как пошли
в аптеку за ватой и так и не купили, идиотки, потому что стеснялись попросить?
— Стоп, — прервал Никоненко, — не надо так стараться
демонстрировать мне вашу крепкую дружбу. Я верю, что вы подруги.
— Что значит — верю?! Вы считаете, что я вас обманываю?..
— Алина Аркадьевна, с кем, кроме вас, дружит Суркова? Или
дружила, но потом рассталась?
— Ни с кем она не дружит и не дружила. Есть на работе, в
управлении делами, у нее какие-то подруги, они к ней на день рождения всегда
приезжают, один раз в год.
— Она работает на телевидении?
— Она работает секретаршей у большого начальника, — сказала
Алина жестко. — Сто раз я говорила ей, брось его, переходи ко мне, я бы тебе
хоть деньги платила!
