— Да тише ты, не ори!
— Да вон смотри! Ты что, не узнаешь его?!
— А мне тоже говорили, что он будет, но я даже…
— Он же ни разу не приезжал за все пятнадцать лет!..
— А зачем ему приезжать, на тебя посмотреть, что ли?
— Да тихо, говорю же!.. Неприлично, вы что, не понимаете?!
— Да ладно, можно подумать, что он нас слышит! Ему до нас и
дела-то никакого нет!
— Ему, может, и нет, а охране есть! Вон косится!..
Моментально в морду даст!
Потапов услышал, как охранник за его спиной тихонько
хмыкнул. Такие диалоги-монологи, а также более широкоформатные обсуждения — с
тем или иным отклонением от услышанного текста они выслушивали регулярно.
У Совета Федерации. У родного министерства. В концертном
зале “Россия”, когда Потапов посещал “Песню года”. Сам бы он никогда в жизни
туда не пошел, но его матери хотелось…
— Возвращайся в машину, — сказал Потапов охраннику, —
говорил же я, нечего со мной таскаться!..
— Положено, Дмитрий Юрьевич, — пробормотал из-за его плеча
охранник.
Уходить в машину ему не хотелось. Что там делать в этой
машине! Три часа кряду кроссворды разгадывать? От радио уже башка трещит, и от
кроссвордов в глазах темно. Развлечений никаких. И министр какой-то чудной — за
руль норовит сам сесть, охрану все время по домам отправляет. Никакого уважения
к статусу. Вот прежний министр был!.. Тот… да. Тот посерьезней был начальник. В
его присутствии даже сидеть нельзя было. А этот… Что за начальник! Так, мелюзга
какая-то.
Впрочем, охрана относилась к Потапову неплохо. Он не слишком
их загружал, вернее, совсем не загружал, всегда отпускал, если они отпрашивались
“по делам”, по ночам почти никогда не шлялся, если застревал в ресторанах и на
банкетах, предупреждал или вообще отправлял по домам, хоть это было и “не
положено”.
Потапов поднялся на школьное крыльцо — жидкая толпа курящих
разом повернула головы в его сторону, и разговоры все смолкли, и глаза
загорелись, и, словно ветерок, потянулась с той стороны тоненькая, но весьма
осязаемая струйка любопытства.
Ох-хо-хо…
Именно за это Потапов ненавидел свою работу.
Он был растиражирован “средствами массовой информации” до
такой степени, что подчас не знал, где он сам, настоящий Потапов, а где
выдуманный этими самыми растреклятыми “средствами”. Да еще охрана, доставшаяся
ему в наследство от его предшественника, по слухам, человека строгого, но
справедливого, вполне осознающего два своих места — место под солнцем и место в
истории родной державы!
Потапов свое место в истории пока не осознавал и смутно
подозревал, что не осознает никогда, по крайней мере, в такой степени, когда
требовалась личная охрана, два сменных шофера, отдельная буфетчица с отдельными
бутербродами, отдельная дорога на отдельную дачу за отдельным забором и так
далее.
Не то чтобы Потапов был воинствующий демократ или член секты
по борьбе с привилегиями, просто у него имелись в наличии… здравый смысл и
чувство юмора, нахально вылезавшее как раз в тот момент, когда он был уже почти
готов осознать это самое собственное место в истории. Чувство юмора мешало его
осознанию, и оно опять откладывалось на неопределенный срок.
Потапов неприязненно покосился на смолкшую толпу, не зная,
то ли ему здороваться, то ли не здороваться — знакомых лиц он там пока не
видел.
Господи, зачем его понесло в эту школу, на эту “встречу
друзей”! Дел на работе особенных не было, сидел бы сейчас на даче, пил пиво и
телевизор смотрел! Или к родителям бы съездил! И Зоя должна звонить. Она уже
дома и, наверное, гадает, где он сейчас, ее драгоценный Потапов, какие важные
государственные вопросы решает…
— Здравствуйте, Дмитрий Юрьевич, — неестественным голосом
поздоровался с ним кто-то из толпы.
— Здравствуйте, — буркнул он. Охранник распахнул перед ним
облезлую школьную дверь.
Это еще школьное начальство не знает, что приехал “сам
Потапов”. Сейчас узнает, будет Потапову веселье. До конца жизни хватит
воспоминаний.
Всю неделю в его приемную звонили дамы из комитета, занятого
подготовкой этой никому не нужной встречи. Он так понял, что это какие-то его
бывшие одноклассницы. Фамилий он не знал, да они, наверное, сто раз поменялись,
эти фамилии. Помощник Анатолий Николаевич несколько раз спрашивал шефа,
готовиться им к мероприятию или нет, а Потапов все тянул и мямлил, и помощник
решил в конце концов, что шеф не поедет. Дмитрий и сам не знал, что на него
нашло, почему ему захотелось поехать. Помощник был не в курсе его ностальгических
переживаний, и потому к мероприятию не приготовились. Торжественной встречи с
представителями районной администрации, первоклассниками, цветами, неизменным
шатким микрофоном и коричневой трибуной в актовом зале не планировалось.
Сейчас все будет. И микрофон, и трибуна, и тетки из районной
администрации.
Потапов с тоской оглянулся на охранника. Может, назад
повернуть, пока не поздно? К телевизору, холодильнику с пивом и Зое?
Охранник поймал его взгляд и, кажется, обо всем догадался.
Он был неглупый, молодой, отлично выученный и привыкший к обществу “сильных
мира сего”. Ему были хорошо знакомы их начальственные эмоции и переживания, он
отлично умел их классифицировать и сейчас совершенно безошибочно определил, что
шефу маятно и неловко и до смерти охота все отменить.
Ну, так и что же? За чем дело стало?
Он так придержал перед Потаповым вторую дверь — из холодного
тамбура в теплое школьное нутро, — что было непонятно, то ли он пропускает его
вперед, то ли, наоборот, готов выскочить следом за ним обратно на улицу.
От позорного бегства Потапова удержала только мысль о жидкой
толпе на крыльце, которая, как только он скрылся за первой дверью, загомонила,
захохотала, зашевелилась, и он выловил из общего шума несколько раз
повторившуюся собственную фамилию.
Не пойдет он обратно. Конечно, ему нет до них никакого дела,
но все же обратно он не пойдет. Не маленький.
Ему было лет десять, когда однажды на горке его закидали
снежками. Отец научил его лепить и кидать снежки — очень метко. Наивный
десятилетний Дима притащился на горку вместе со своими облезлыми санками и
сразу затесался в толпу чужих мальчишек, которые бросались снежками. Потапов
тоже стал бросаться — и несколько раз попал. Почему они на него ополчились,
было непонятно, наверное, именно потому, что он оказался самым метким, только
очень быстро он очутился один под лавиной жестких ледяных комьев, которые
летели ему в голову, в живот, в лицо, за шиворот. Он даже дышать не мог, не то,
что сопротивляться, хотя поначалу ему было весело, и он бодро бросал снежки в
ответ. Потом ему уже не было весело, и стало очень больно, и неизвестно откуда
взявшиеся слезы булькали почему-то в животе, грозя перелиться через край и
затопить горло и глаза, а этого гордый Потапов допустить никак не мог.
Мальчишки быстро вошли во вкус и швыряли куски льда и снега прямо ему в лицо;
стоя всего в двух шагах, и Дима понял, что нужно бежать, спасаться, но бежать
ему не позволяла гордость.
