С работы шел отец, увидал пропадавшего ни за грош сына и
моментально спас его, разогнав осатаневших мальчишек.
“Ты что, Митька?! — сильно прижав его к куртке, спросил
отец. Куртка снаружи была очень холодной и славно пахла отцом и морозом.
Потаповские слезы тонкой слюдяной пленкой застывали на ней. — Ты разве не
понимаешь, что это уже никакая не игра, a просто… издевательство какое-то? Что
это за игра, когда все на одного?! Зачем ты в нее ввязался, ты же разумный
человек, а не безмозглое чучело! И доблести в этом никакой нет, только глупость
одна!”
Потапов плакал — перед отцом не стыдно, перед отцом вполне
можно и поплакать, — утирал мокрые горящие расцарапанные щеки колкой от
растаявшего снега варежкой, очень жалел себя, и любил папу, и остро ненавидел
врагов, с которыми так и не справился.
С тех самых пор он остерегался толпы и раз и навсегда
усвоил, что силы противника вполне могут быть превосходящими.
Вряд ли те, на крыльце, могли чем-то ему помешать или…
навредить, но еще раз проходить мимо них, тем более спасаясь бегством, Потапов
не желал.
Он решительно шагнул в школьную раздевалку, сощурился от
внезапно упавшего, как с неба, очень яркого света и сказал охраннику:
— Саша, я же сказал, чтобы ты в машину возвращался. И не
делай такое лицо, я здесь долго не пробуду. Ну, съездите с Пашей в “Макдональдс”.
Денег дать?
Он всегда отправлял их поесть, за что и охранники и водители
его очень ценили.
— Не могу, Дмитрий Юрьевич, — с сожалением ответил охранник.
Поесть ему очень хотелось, да и пока ездили бы, время прошло, — объект
незнакомый, люди чужие, черт знает… — Не поедем мы никуда. И в машину я не
вернусь.
Потапов вздохнул, уже понимая, что от охранника ему не
отвязаться.
— Ладно, Саша. Только ты того… служебное рвение особенно не
демонстрируй. Все-таки я здесь учился когда-то и директриса, по-моему, еще
старая…
Охранник кивнул и с некоторым высокомерием посмотрел в
кашемировую потаповскую спину.
Надо же, какой нежный! “Директриса, по-моему, еще старая”! И
есть ему дело до этой самой директрисы! Он кто? Он большой человек, министр, по
слухам — а слухи, которые бродят от водителей к охранникам и обратно, гораздо
вернее, чем те, которые бродят от Чубайса с Вяхиревым к Сванидзе с Киселевым, —
скоро вице-премьером станет, если нигде не лопухнется. Конечно, и
вице-премьерский век недолог, но зато сладок, ох как сладок, это охранник Саша
точно знал, а этот малахольный о какой-то там директрисе печется! Да она должна
непременно в курином обмороке пребывать, если только ей уже сообщили, что у
подъезда школы стоит “Мерседес” “самого Потапова”!
Дмитрию Юрьевичу удалось беспрепятственно дойти примерно до
середины вестибюля, когда наперерез ему бросилась какая-то смутно знакомая
тетенька в прозрачной кофточке с бантами на шее и оборками на груди, животе и
плечах. На голове у нее были локоны, а в руках громадная коленкоровая папка.
Потапов содрогнулся.
— Здравствуйте! Вы наш выпускник? В каком году вы окончили
школу и кто был ваш классный руководитель? Вы раньше посещали подобные вечера
или сегодня приехали в первый раз? Вы общаетесь с кем-то из бывших одноклассников
или дружбу ни с кем так и не сохранили?
Безостановочно выстреливая в него вопросами, она
одновременно шарила глазами по потаповской физиономии и заглядывала в свою
гигантскую папку, как будто черпала вопросы оттуда. Глаза у нее были живые, горячие,
черные, и смутное воспоминание в голове у Потапова неожиданно оформилось,
выступило из тумана и приобрело совершенно конкретные очертания.
— Тамар, — перебил ее Потапов, — это ты, что ли?
Тетенька перестала выстреливать свои вопросы и всмотрелась в
него с некоторым недоверием.
— Это я, — сказала она почти нормальным голосом, — а вы кто?
— А я Митя Потапов, — сообщил он, смутно радуясь тому, что
хотя бы один человек не узнал его с первого взгляда, — мы с Кузей на литературе
прямо за вами сидели. Ты всегда Кузе давала списывать, а Суркова мне. Ты что,
не помнишь?
Тетенька, бывшая раньше Тамарой Бориной, быстро вздохнула,
от чего все ее банты и оборки совершили волнообразное движение, еще раз
вгляделась в него и вдруг ойкнула на весь вестибюль так, что на них оглянулись
все, не посвященные в то, что среди них “сам Потапов”, и прикрыла рот ладошкой,
как будто опасаясь, что не справится с собой и завизжит.
Потапов растерялся. Он не ожидал такой… чересчур живой
реакции. И охранник за плечом нервировал его ужасно.
— Ми… Ми-тя? — по слогам переспросила бывшая Тамара. — Ми…тя
Потапов?
— Ну да. Ты же ведь Тамара, правильно? Тамара Борина.
— Я… не Борина, — заикаясь, пролепетала тетка, очевидно,
плохо понимая, о чем именно она говорит, — я теперь Селезнева, а раньше была
Уварова… — она оглянулась по сторонам, как бы ища поддержки и опоры в привычном
окружающем мире, и наткнулась на насмешливый взгляд потаповского охранника. На
охранника она уставилась почему-то с ужасом.
Потапов тоже оглянулся, чтобы посмотреть, что именно вызвало
в ней такой небывалый эмоциональный подъем.
Ничего особенного он не увидел. Только охранника Сашу, за
плечом которого открывался школьный вестибюль, залитый беспощадным
электрическим светом и выкрашенный в скамеечный темно-голубой цвет. Сиротские
зеркала без рам отражали лица и спины учеников, пришедших на “встречу друзей”.
Их было на удивление много. Потапов был уверен, что на эту самую встречу, кроме
него, идиота, явятся еще два-три таких же придурка и классная руководительница
Калерия Яковлевна. Но в зеркалах отражалось великое множество народу, и он
вспомнил, какую бурю пришлось пережить школе, прежде чем директриса приняла
решение повесить эти зеркала.
“Какие еще зеркала в школе?! Что вы хотите там
рассматривать?! Вы приходите сюда за знаниями, а вовсе не за тем, чтобы
любоваться на себя в зеркало! Или вы собираетесь перед ним красоту наводить?!
Так здесь школа, а не салон красоты!”
“А почему тогда в учительской зеркало есть?! — кричал
комсорг Вовка Сидорин. — Почему учителям можно красоту наводить, а нам нет?!”
Потапов помалкивал. Его зеркала в вестибюле не слишком интересовали. Он читал
Хемингуэя и весь был в той войне, в тех страданиях, смертях и любви.
— Господи, — пробормотала рядом Тамара Селезнева, бывшая
Борина, бывшая Уварова, — Митя Потапов… это… ты?
— Я, — согласился Потапов, которому надоел этот разговор, —
а ты не видела никого из… наших?
Он не слишком понимал, что имеет в виду под словом “наши” —
одноклассников, наверное, — но ему хотелось поскорее отойти от Тамары
Бориной-Уваровой-Селезневой — а просто так бросить ее ему было почему-то
неловко.
