Кошка была похожа на тушу в рыночном мясном ряду, а радиатор
и вовсе ни на что не был похож. Тем не менее, Никоненко покивал
многозначительно.
Теперь следовало смотреть во все глаза и не просмотреть
того, ради чего он и затеял весь этот изящный диалог об искусстве.
— Вас с ним Лазаренко познакомил?
Этого она не ожидала. Чашка стукнула о блюдце. Никоненко
смотрел внимательно.
— Что, простите?
— Вас с этим самым Шеффером познакомил Дмитрий Лазаренко? —
повторил Никоненко отчетливо.
— Я… не помню, — сказала она. — Какое это имеет значение?
— Вы не помните, кто именно вас познакомил со знаменитым
художником?
— Игорь Владимирович, это было давно. Я, правда, не помню.
Кроме того, к выстрелу Арнольд Иванович отношения не имеет. Он умер десятого
февраля. Почему вы меня о нем спрашиваете?
Потому что Лазаренко читал какую-то записку и спрятал ее.
Потому что ты сама сейчас сказала, что не писала никаких записок, но даже не
спросила меня, о каких именно записках идет речь, хотя на вечер ты опоздала и,
следовательно, не слышала, как Тамара объявляла об игре “в почту”. Потому что
ты ходила вместе с Димочкой в художественную школу, об этом знал и помнил
влюбленный Сидорин. Потому что у тебя нет никаких точек соприкосновения с
одноклассниками, они все, кроме Потапова и Лазаренко, для тебя на одно лицо —
незаметные серые мыши, однако Потапов не ходил с тобой в художественную школу,
а Лазаренко ходил.
Если Лазаренко получил записку на вечере, а не принес ее с
собой, значит, скорее всего, ее написала Дина Больц.
— В том году, — завел историю “участковый уполномоченный
Анискин”, — у нас в Сафонове одного художника чуть не убили. Он, конечно, пил
сильно и все такое, но рисовал отлично. В Доме культуры две стены его картинами
завешаны. Красота такая — и моря, и горы, и реки, все на свете. Я это дело
когда расследовал, много всяких книжек про искусство читал. У них, у художников,
совсем другая жизнь, не то, что у нас, обыкновенных людей. Вот я и спрашиваю.
Потому что интересуюсь.
Дина смотрела на него во все глаза, но, кажется,
успокаивалась.
Нет, не могла она так ошибиться. Этот капитан простак и
недоучка, а вовсе не холодный, трезвый, выжидающий охотник, каким он на секунду
ей показался.
Все обойдется. Она вне опасности. Она полностью контролирует
ситуацию, и никто не сможет ей помешать. Особенно милицейские недоумки.
— Может, еще кофе? — спросила она и снова улыбнулась. Она знала,
как действует на мужчин ее улыбка.
Капитан от кофе отказался и стал прощаться.
Прощался он долго и с энтузиазмом. В просторной прихожей
тоже было несколько картин.
Снег на улице валил отвесной стеной. В свете автомобильных
фар сыпались белые хлопья, возникали ниоткуда и пропадали никуда, за свет.
Метались прохожие и ревели машины, не трогаясь с места. Пейзаж был похож на
декорации к фильму “Санитарный день в аду”. Сегодня впервые в роли черта —
капитан Никоненко. Спешите видеть.
Дел больше нет, и до управления он доберется как раз часу в
десятом, а до Сафонова по таким пробкам — рукой подать. К утру будет. Хорошо бы
Буран с голоду не умер.
“Кошка на радиаторе”, мать ее…
К концу дня Владимир Сидорин совершенно ясно понял, что
капитан приходил не просто для того, чтобы узнать, что именно он видел или чего
не видел. У капитана была определенная цель, и Владимир был уверен, что эта
цель — он сам.
Он никогда не любил детективы и всегда был уверен, что и
работы такой не существует — искать и сажать в тюрьму преступников. Эту работу
придумали те, кто больше ничем не может и не умеет заниматься. Вроде этого
наглого капитана, который сунул ему под нос свои ботинки, а потом расспрашивал
его о Дине и Машке с таким оскорбительно скучающим видом.
Зачем искать каких-то мифических преступников, когда в
каждом конкретном случае есть свой, вполне подходящий Владимир Сидорин? Капитан
явно нацелился именно на него, и Сидорин отлично понимал, что сделать его
козлом отпущения ничего не стоит.
Он был на месте происшествия, он видел, как Маня упала, он
даже видел, как Потапов кинулся к ней, следовательно, на роль преступника
вполне подходит.
Дочь Машка останется одна.
Вчера он купил ей в “Детском мире” белого медведя.
Медведь стоил бешеных денег. Он присмотрел его несколько
месяцев назад и все время копил деньги, пересчитывал их, как пятилетний
мальчишка монетки из кошки-копилки, и все не хватало. Третьего дня ему на
голову неожиданно свалился гонорар за давнюю статью, о которой он позабыл, и он
помчался в “Детский мир”.
Он мчался и больше всего на свете боялся, что именно этого
медведя там не окажется. Кончились, всех распродали.
Медведи сидели на широкой деревянной полке, свесив мохнатые
белоснежные морды, которые хотелось погладить. У них были карие с золотистыми
точками глаза и живые кожаные носы, и Сидорин представлял себе, как счастлива
будет Машка, у которой никогда не было такого медведя.
Он долго ходил вдоль деревянной полки, не торопился,
выбирал. Ему нравилось выбирать Машке медведя, и он чувствовал себя богачом.
Он даже попросил упаковать его, и медведя завернули в
шелковую бумагу и навязали на него бантов. И деньги у него еще остались.
Конечно, следовало бы отдать эти деньги Нине, но не зря он
чувствовал себя богачом. Немножко он отложил на какой-нибудь самый черный день,
а на остальные купил две бутылки шампанского, икру, какой-то сок, большой кусок
желтого дырчатого сыра, твердую палку сухой колбасы, шоколадку “Слава”, орехов и
мармелада. Когда-то Нина любила мармелад, и Сидорин об этом помнил.
У них будет праздник, и не станет он ждать лета и Машкиного
дня рождения, чтобы подарить ей медведя! Он отдаст его завтра же, после
дежурства, и они будут пить шампанское, и есть колбасу, и орехи, и шоколад.
Машка будет визжать от счастья и тискать медведя, и он будет чувствовать себя
героем и победителем жизни.
Хоть иногда, хоть изредка очень нужно почувствовать себя
героем и победителем жизни.
Дежурство только началось, когда пришел капитан из
уголовного розыска.
Завернутый и обвязанный бантами медведь лежал на столе и
упоительно шуршал, когда Сидорин до него дотрагивался. Ему очень нравилось до
него дотрагиваться. Пакет с покупками стоял в холодильнике, и он гордился этим
пакетом.
Но капитан пришел, и все эти сентиментальные штуки перестали
иметь значение.
Владимир Сидорин понял, что должен спасаться. Машка
останется одна. И Нина останется одна.
