— Мань, замолчи, — не повышая голоса, сказал он из соседней
комнаты, — не нервируй меня, я и так нервный.
— Федор звонил, — зачем-то сказала она, — господи, мне так
стыдно! Я лежу тут, как дура, а за мной все ухаживают! Алинка Федора родителям
пристроила, ты зачем-то ездишь каждый день. Митька, я чувствую себя свиньей! —
крикнула она в сторону двери.
Показался Потапов в джинсах и майке с надписью “1950”
поперек хилой груди.
— Я понял, — сказал он, — ты мне каждый день об этом
сообщаешь. Что я могу сделать, чтобы ты перестала чувствовать себя свиньей?
— Перестань ездить, — сказала она быстро.
Это уже была просто игра, и они оба об этом знали. Марусю
эта игра пугала до смерти.
— Ездить не перестану, — он почесал в затылке, смешно
взлохматив свою безупречную стрижку. — Мань, я привез тебе землянику. Мать
сказала, что тебе хорошо поесть земляники. Правда, она португальская, но все
равно пахнет офигенно. Принести?
Маруся молчала.
Живот болел уже не так сильно, в голове тоже просветлело.
Утром она сама дошла до туалета и перестала чувствовать себя инвалидом.
Ей-богу, лучше бы она оставалась в инвалидном состоянии, когда ей было почти
все равно, кто рядом с ней!
Хуже всего то, что ей льстит потаповское внимание. Льстит и
повышает собственную значимость и заставляет мечтать о чем-то совсем
нереальном. Маруся никогда ни о чем таком не мечтала.
Потапов на кухне водрузил на огонь сковородку и уложил
ровные куски розового мяса. Нужно завтра позвонить Лии Мамедовне, чтобы она
прислала с водителем не только костюм и галстук, но и какой-нибудь еды. Он сто
лет ничего не готовил. Мясо он, конечно, в состоянии поджарить, но на большее
вряд ли способен. И он совсем не уверен, что Маню можно кормить жареным мясом.
Он задумчиво смотрел в сковородку и размышлял о том, что
сказал ему сегодня капитан Никоненко.
Значит, у Алины Латыниной прикончили домработницу. Дело
принимает скверный оборот — так понял звонок капитана Дмитрий Юрьевич Потапов.
Кому и зачем могут понадобиться две подруги? Потапов ничего не знал об Алине,
но Марусина жизнь вся была у него перед глазами.
Всесезонная обувка, чистенькое пальтецо, макароны, кусок
колбасы в холодильнике, телевизор “Радуга” и два тюбика с кремом на зеркале.
Один для рук, другой для лица. Производство фабрики “Свобода”.
И еще сын Федор.
С этим все ясно.
Потапов ничего не знал о ее работе, зато хорошо знал ее
начальника — ухоженного, нервного, высокопоставленного телевизионного мерзавца.
В большинстве своем они все были одинаковыми, но Артура Агапова Потапов
особенно не любил, может быть, еще и потому, что никак его не контролировал.
Агапов был ставленником другой группировки, с которой у Потапова был осторожный
негласный паритет.
Мы вам не мешаем, и вы нам не мешайте.
Потапов никогда не лез в дела телеканала ТВ-7, тем более что
телеканал был частный и не слишком раскрученный, погоды на отечественном
медиа-небосклоне он не делал. Одно время Потапов пытался прибрать его к рукам,
но ему посоветовали не делать этого, подождать до выборов. Министр всегда
хорошо знал, к чьим советам нужно прислушаться, и оставил ТВ-7 в покое.
Может, все дело именно в этом, в ее работе?
Кому может всерьез мешать секретарша? Только в романах
модных писательниц, которых в последнее время развелось великое множество,
бандиты гоняются за ловкими и осведомленными секретаршами, а те водят джипы и
бьют прицельным огнем из снайперских винтовок — и все без промаха. Потаповская
мать эти романы обожала. Однако для реальной жизни — Дмитрий вздохнул — такие
заходы не годились.
И непонятно, какое отношение может иметь к Маниной работе ее
подруга Алина, а домработницу убили именно у нее.
Или все дело в Алине, а Маня просто попалась под руку?
Об Алине Потапов совсем ничего не знал.
— У тебя так вкусно пахнет. — Голос прозвучал очень близко,
и Потапов оглянулся с изумлением, чуть не снеся с плиты увесистую сковородку.
Маня стояла в проеме, обеими руками держась за дверную
ручку. Халат висел на ней нелепыми складками. Лицо было зеленоватое и
напряженное от усилий.
И как она ухитрилась спастись, тогда, в больнице?
Жалко будет, если ее убьют, вдруг подумал Потапов. Никак
нельзя, чтобы ее убили.
— Мань, ты почему ходишь? — спросил он растерянно. — Разве
тебе уже можно ходить?
Перехватывая руками, она добралась до табуретки, села и
перевела дыхание.
— Наоборот, мне даже нужно ходить. Я же не паралитик! Я
утром вставала. Мне сначала Света помогала, а потом я сама. — Светой звали
сестру. — Так что ты вполне мог не приезжать. Я теперь самостоятельная.
Потапов опять пришел в раздражение.
— Мань, ты бы для разнообразия сказала мне что-то вроде
“спасибо, Митя”, а ты долдонишь одно и то же — не надо приезжать, не надо
приезжать! Ты же не попка-дурак.
— Спасибо, Митя, — сказала Маруся и улыбнулась, — только
тебе все равно не надо приезжать.
— Вот твоя земляника, — буркнул Потапов и поставил перед ней
пластмассовый лоток. — Ты не знаешь, ее моют?
— Ты с ума сошел, Потапов, — заявила Маруся, — конечно, нет.
Она подняла лоток к носу и осторожно понюхала.
— Господи, она на самом деле пахнет земляникой! Митька, ты
ее нюхал?
— Всю дорогу, — он потыкал вилкой в мясо. — Думал, что с
голоду помру.
Она взяла ягоду, положила себе в рот и от удовольствия прикрыла
синеватые веки.
— Мить, как ты думаешь, если ее положить в холодильник, она
доживет до Федора?
— Нет, — сказал Потапов, — не мечтай даже. Ешь. Федору я еще
куплю.
Это было странное заявление, которому можно было придать или
невероятно огромное значение, или — никакого. Маруся никогда не знала, чему
стоит придавать значение, и по лицам читать тоже не умела. Кроме того, она все
время забывала, что этот человек в джинсах и майке с надписью “1950” не просто
бывший одноклассник, невесть как затесавшийся в ее жизнь, а Дмитрий Юрьевич
Потапов — “сам Потапов”, министр по делам печати и информации, член
правительства, публичная фигура и еще бог знает кто.
Как принято обращаться с министрами, Маруся не знала вовсе.
И красавица Зоя маячила на горизонте, редакторша моднейшего глянцевого журнала,
окончившая то ли Гарвард, то ли Сорбонну, неизменная участница всех модных
тусовок в Сочи и Каннах. Марусе она всегда казалась упакованной в блестящий
полиэтилен, как и ее журнал, продававшийся на развалах то ли за восемьдесят, то
ли за сто рублей.
