— Я, между прочим, вас помню, — сообщила потаповская мать,
не обращая на сына никакого внимания. — И маму вашу помню. Она вам не помогает?
— Нет, — сказала Маруся, прислушиваясь к шевелению боли в
животе, — не помогает.
— Очень жаль, — заключила та. — Меня зовут Нина Георгиевна.
Отца — Юрий Петрович. А это наша дочь Таня. Давайте, я отведу вас в постель.
Зря вы из больницы ушли. Это совершенно неправильно. Я, конечно, понимаю, что в
больнице лежать никакой радости нет, но все же нужно было взять себя в руки и
остаться.
— Это я ее забрал, — сказал Потапов раздраженно, — мама, это
совсем не твое дело!
— Ну конечно. Это ваш диван? — спросила Нина Георгиевна,
заглянув в комнату.
Маруся кивнула. От растерянности, неловкости и боли в животе
говорить ей было трудно.
— Ужас какой-то. Разве больной может на этом лежать?
— Мам, в больнице кровати еще хуже.
— Может, они и хуже, но они по крайней мере приспособлены
для больных. Пойдемте, Маша.
— Спасибо, я сама… потом.
— Не потом, а сейчас.
— Нина, отстань от нее! Что ты на девочку насела, в самом
деле!
— Пап, она не насела, она просто хочет помочь!
— Ей не нужна никакая помощь! Танька, забирай родителей
домой! Мань, не обращай на них внимания.
— Я не обращаю, — сказал Маруся и улыбнулась, — может, вы
чаю попьете? Мы как раз собирались чай пить. То есть Митя собирался.
Все уставились на нее, как будто она сказала невесть какую
глупость.
— Я не пью чай, — злобно пробормотал Потапов, — я пью кофе.
— Ну а мы пьем, — заявила Нина Георгиевна. — Таня, ставь
чайник. Маша, где у вас белье? Я перестелю вам постель.
— Спасибо, — пробормотала Маруся застывшими от неловкости
губами, — не нужно, я потом сама…
— Юра, помоги мне!
Маруся продолжала бормотать что-то, но никто не обращал на
нее внимания. Потаповская сестра у нее за спиной гремела чашками, собирала чай.
Потаповские родители деловито вытряхивали Марусины подушки и одеяло, на полу
белела куча мятого грязного белья.
Маруся готова была сквозь землю провалиться. Встретившись
глазами с Потаповым, она залилась помидорной краснотой и отвернулась.
— Ладно, не переживай, — пробурчал он, — они так понимают
свой родительский долг.
О том, что они так понимают его в первый раз, он умолчал.
— На диван нужно положить что-нибудь жесткое, — сказала Нина
Георгиевна, — в полусогнутом состоянии спать нельзя, особенно если у вас травма
брюшной полости.
— Я положу, — пообещала Маруся. Губы по-прежнему слушались
плохо.
Господи, во что она влипла с этим Потаповым?!
— Ребята, чай готов! — позвала потаповская сестра. — Давайте
быстренько попьем и правда поедем! Смотрите, на ней лица нет!
Все как по команде повернулись к Марусе и стали изучать ее
физиономию.
— Все в порядке, — с усилием выговорила она, — правда.
— Оно и видно, — ехидно сказала Нина Георгиевна и одним
движением сгребла с пола всю кучу белья. — Юра, пропусти, я отнесу это в
ванную. Митя, завтра попросишь сестру, чтобы она все постирала и погладила. Или
я приеду в выходные.
— Ой, не надо, — простонала Маруся, и тут Нина Георгиевна
непонятно почему рассмеялась.
— А ваш сын? — спросила она, когда вся компания потаповских
родственников устроилась пить чай, а Потапов злобно плюхнулся на подоконник —
больше сидеть было негде. — Где ваш сын?
— Он у родителей Алины. Это моя подруга. Он был у нее, но
она в Нью-Йорк улетела, и Мите пришлось…
— Мы знаем, что Мите пришлось, — перебила ее Нина
Георгиевна. — Бабушка, значит, участия не принимает. А муж у вас был?
Маруся до смерти боялась эту женщину, ее властного тона, ее
нарочитого ехидства, ее чудовищной энергии и еще того, что она — мать Потапова.
— Нет, — пискнула она, — мужа у меня не было.
— Поня-ятно, — протянула Нина Георгиевна, как будто вынесла
приговор, и по-купечески шумно прихлебнула чай, — одна, значит, мальчишку
растишь?
Почему-то теперь она перешла на “ты”.
— Нет, не одна. Мы с Алиной… Она всегда мне помогала. Когда
Федор только родился, она полгода у меня жила. Мы с ней спали по очереди. Он
так орал, что я даже поесть не могла, он не давал. И по ночам орал. Он все
время орал.
— Митька тоже орал, — сказал вдруг отец, — день и ночь. Мы
думали, что с ума сойдем. Старшие дети у нас спокойные, а Митька надрывался!
Даже на руках.
— И Федор надрывался, — приободрившись, произнесла Маруся, —
мы его в пять утра гулять возили, чтобы он всех соседей не перебудил.
— Только не надо больше никаких воспоминаний, — предупредил
Потапов с подоконника, но по-чему-то родственники упорно его игнорировали.
Может, потому, что для них он был Митька, а вовсе не “сам Потапов”?
— Расскажи, мам, — велела сестра Таня, — чего там.
— Мам, не смей, — приказал Потапов.
— Я всю жизнь работаю в роддоме, — сказала Нина Георгиевна
строго, как будто Маруся должна была об этом знать и не знала. Потапов с шумом
сверзился с подоконника, вышел из кухни и хлопнул дверью. — У нас разные
бывают… ситуации. Однажды ночью вдруг шум, гром, стук, тарарам. Открываем. За
дверью мужик какой-то. Весь трясется и орет благим матом, что он шофер,
какая-то женщина на дороге голосовала, он ее подобрал, а теперь она у него в
грузовике рожает. Он ее из кабины вытащил и только до кустов доволок, а дальше
она идти не может. Галина Владимировна, это сестра, на второй этаж побежала за
врачом и носилками, а я в кусты кинулась. Темно, ничего не видно, только
лампочка над крыльцом, да и та слабая, до кустов не достает. Когда я добежала,
ребенок уже вылез почти. Я его приняла. Эта баба орет, а ребенок молчит,
наглотался песка и крови. Я халат сбросила, на земле расстелила, стала ему
искусственное дыхание делать, у меня тоже кровищи полон рот — заорал! Я его
подхватила и бегом в бокс, под лампу, реанимацию вызывать… — Она прихлебнула
чай и посмотрела на Марусю. — Ну вот. Мальчишку выходили, а баба заявление
написала, отказное.
— Не взяла? — ахнула Маруся, совершенно позабывшая о том,
что это потаповская мать и она должна ее бояться.
Нина Георгиевна посмотрела на нее с некоторым
превосходством.
— Это я про Митю рассказываю. Про нашего Митю. Мы его взяли.
