— Как — про Митю? — ничего не поняла Маруся. — Про Митю
Потапова?
— Про Митю Потапова, — передразнила ее Нина Георгиевна, —
который с тобой теперь живет.
— Нина!
— Мама!
— Он не живет… То есть он как раз живет, но… но это совсем
не то, что вы думаете… То есть я не знаю, что именно вы думаете…
— Ну что, — спросил потаповский голос из-за кухонной двери,
— все выяснила, мамань?
— Что ты! — бодро откликнулась ничуть не смущенная Нина
Георгиевна. — Я еще даже и не начинала выяснять!
— Тогда лучше и не начинай, — приказал потаповский голос, и
все посмотрели на закрытую дверь.
— Но как же так, — спросила Маруся растерянно и взялась за
отвороты халата, — вы что, его усыновили?
— Ну конечно, усыновили, — спокойно сказал отец Потапова,
как будто речь шла о чем-то простом и приятном, — Нина даже слышать не могла о
том, что его в Дом ребенка свезут. Прибежала домой вся в слезах и говорит —
давайте возьмем. Мы с ребятами говорим — конечно, возьмем. Так он с нами и
остался. Митька! — крикнул отец в сторону двери. — Ты не жалеешь теперь, что с
нами остался?
Ответом ему было ледяное молчание, которое неожиданно
хлынуло из-под неплотно прикрытой двери.
— Сердится, — сказал Митин отец с ласковой улыбкой, как если
бы он слегка журил сына за шалости, но в то же время и понимал, и прощал его. —
Ничего. Отойдет.
Маруся не слушала его.
— И он… Митя всегда знал, что он… не ваш родной ребенок?
— Он совершенно точно наш родной ребенок, — сказала Нина
Георгиевна строго. — Конечно, если бы мы могли как-то скрыть, что это не я его
родила, мы бы скрыли. Но мы живем в Жуковском, городок маленький, все друг у
друга на виду, роддом один, и все мои подруги, которые со мной работают, эту
историю знали. Мы решили, что пусть он лучше все с самого начала от нас узнает,
— чем ему потом какой-нибудь “добрый” человек невесть что наболтает. — Она
опять энергично прихлебнула чай и закончила совершенно неожиданно: — Это я тебе
потому рассказала, что ты своего сына в роддоме не бросила. Хоть тебе, так я
понимаю, не сладко пришлось.
— Мне Алина помогала, — пробормотала Маруся. Она чувствовала
себя идиоткой. — Ничего такого. Справились мы.
— Молодцы. Так, ребята. Допивайте чай и пошли.
— Так зачем весь визит-эффект, мам? — спросил Потапов,
появляясь в дверях. — Трогательные истории, воспоминания детства?
— А ни зачем, — она со стуком поставила чашку на стол,
перелезла через Марусю и смачно поцеловала сына в щеку. — Посмотрела на тебя,
посмотрела на твою подругу, все, что меня интересовало, узнала, могу со
спокойной душой домой отправляться.
— Да я вовсе не подруга, — под нос себе произнесла Маруся.
— Митя, если ты завтра не договоришься насчет стирки,
значит, я в субботу приеду, постираю и уберусь. Ясно?
— Ясно.
— Юра, пошли! Таня, что ты сидишь?
— Я не сижу, мам. Я чашки мою.
— Мой быстрей. Мы уже уходим. Митя, проводи нас. Маша, если
будет нужно, мы можем на время взять твоего сына. Митя позвонит и привезет.
Митя, ты понял?
— Митя понял, — глядя в потолок, согласился Потапов.
— Лучше мы возьмем, — снимая фартук, сказала его сестра, —
твоего сына, я имею в виду. Из Жуковского он в школу никак не попадет. А от нас
Димка может возить.
— Спасибо, не нужно! — вскричала Маруся, насмерть
перепуганная активностью потаповских родственников. — Ничего не нужно! И
приезжать не нужно, и стирать не нужно, спасибо, спасибо вам большое! Мне и так
очень неловко, что Митя тут со мной, а вы за него беспокоились!..
— Конечно, беспокоились. Как мы можем не беспокоиться! А
вдруг ты какая-нибудь шалава?
— Нина!
— Мама!
— Она не шалава, а девушка вполне интеллигентная, — сказал
Потапов, улыбнувшись, — убедилась?
Нина Георгиевна ничего не ответила, гордо прошествовала в
прихожую, а за ней гуськом потянулась семья.
— Насчет сына подумай, — сказала потаповская сестрица.
— До свидания и поправляйся, — попрощался потаповский отец.
Голоса отдалились, хлопнула дверь, на лестнице за тонкой
стенкой затопали многочисленные ноги. Вернулся Потапов, сел и потер лицо.
Маруся следила за ним глазами.
— Ну что? — спросил он, подперев ладонью щеку, как бабушка в
окошке. — Пережила?
Маруся с опаской посмотрела на него.
— Мить… а зачем они приезжали? Они недовольны, что ты здесь…
ночуешь? Тебе теперь попадет?
— Суркова, ты просто дура, — сказал Потапов довольно
холодно, — конечно, они недовольны. А что? Ты была бы довольна, если бы твой
сын затесался в спасители бывшей одноклассницы, которую пятнадцать лет до этого
в глаза не видал? Кроме того, я министр правительства Российской Федерации. Я
не должен ночевать в хрущевках и жарить антрекоты. Это не по правилам. Моя
семья не особенно озабочена соображениями этикета, но даже они это понимают.
Каждое его слово было словно кулак, вдвинутый в беззащитный
Марусин живот. Он был прав. Во всем. Она должна немедленно сделать что-то, что
освободило бы его от ложно понятого чувства долга.
— Митя, я уже сорок раз говорила тебе, чтобы ты перестал ко
мне таскаться. Видишь, до чего дошло? Мне не нужна твоя помощь. И благородство
тоже. Хватит. Остановись.
Потапов внимательно смотрел на нее, и в серых невыразительных
глазах у него было, как ей казалось, отвращение.
— Ложись, — сказал он, — я пойду почитаю бумаги. У меня
работы много.
— Нет.
Маруся поднялась на ноги и зашаркала мимо Потапова к входной
двери.
— Уезжай сейчас же.
— Мань, не дури, — сказал он негромко, — давай завтра все
обсудим. Я устал, и у меня полно работы.
— Уезжай, я сказала.
— Я отпустил водителя.
— Один раз на метро доедешь, ничего с тобой не будет!
— Мань, кончай истерику и ложись. Ты мне надоела.
Из открытой двери сильно дуло в ноги. На лестнице было
неуютно и сыро, натоптано мокрыми башмаками. Маруся еще постояла, навалившись
на ручку, а потом с силой захлопнула дверь. На окнах вздрогнули занавески, в
шкафу тоненьким жалобным звоном зашлись стаканы, удивленно тренькнул телефон,
не привыкший к проявлению бурных хозяйских эмоций.
