— Самых обычных. Вымогательств, угроз, разборок с
авторитетами?
В разборки с авторитетами никак не укладывались попытки
прикончить Суркову, с Алининым бизнесом вроде бы не связанную, но он должен был
спросить.
— Нет, — сказала она, — не было. У меня очень специфический
бизнес. Знаете про неуловимого Джо? Ну, которого никто не может поймать? Его
никто не может поймать не потому, что он так крут, а потому, что он никому не
нужен. Так и я. Кроме того, я же не с потолка упала. У отца в мэрии связи,
друзья. Я не на пустом месте начинала, Игорь Владимирович. Я бы никогда в жизни
не получила доступ к рекламным бюджетам крупных компаний, если бы компаниям в
мэрии не посоветовали иметь дело с рекламным агентством “Вектор”. Так что
вопросов ко мне никогда ни у кого не было.
Никоненко доел с тарелки остатки картошки, едва удержавшись,
чтобы не вылизать ее, поднялся и потряс чайником, проверяя, есть ли в нем вода.
— А ваша подруга? Через нее не проходили какие-нибудь секретные
документы, денежные договоры?
— Маня секретарша, — сказал Алина жестко, — секретарша. С
шефом не спит и никакого доступа к информации у нее нет. Кроме того, за
информацию убивают только в американском кино. Разве нет?
Никоненко развеселился.
— Вам виднее, — сказал он, — а за что, по-вашему, убивают у
нас?
— За деньги, — ответила она спокойно, — только за деньги.
Ну, конечно, если не в пьяных драках.
— Ну конечно, — согласился он, и Алина моментально
почувствовала себя идиоткой.
Как это у него получается? Его мнение должно быть ей
совершенно безразлично, но ей почему-то не хочется, чтобы он считал ее
идиоткой. Как будто его мнение может иметь для нее хоть какое-то, значение!
Чайник зашумел на плите, и Буран, вывалив язык, прошел мимо
открытой кухонной двери. Полы поскрипывали, Буран был тяжелый.
— Вам что-нибудь известно, Игорь Владимирович? — спросила
Алина, сняла очки и потерла глаза. На носу остались красные отметины от оправы.
— Ну хоть что-нибудь?
— Известно, — Игорь тоже потер глаза. После еды спать
захотелось непреодолимо.
— Вы мне не расскажете?
— Смеетесь, что ли?
Она снова надела очки и посмотрела внимательно:
— А нас… убьют, Игорь Владимирович?
Вместо ответа он брякнул:
— Давайте говорить на “ты”, Алина Аркадьевна. Мне так проще.
По ментовской привычке.
Кажется, наконец, ему удалось удивить ее по-настоящему.
Конечно, что за фамильярности с ментом! Папа в мэрии друзей имеет, а она с
ментом на “ты” будет разговаривать!
— Ну что? Не пойдет?
— Почему не пойдет, — пробормотала она, — давай попробуем.
Только если ты не будешь звать меня Лина или Аля.
— Не буду, — он улыбнулся. — Чай в большой коробке на полке.
Завари, а я покормлю Бурана и устрою тебе ночлег.
Он вернулся через двадцать минут. Алина — не Лина и не Аля —
пила чай из его собственной кружки, прихлебывала маленькими глотками.
— Постель я разобрал, — сказал он, стараясь не смущаться, —
полотенце положил. Показать или сама найдешь?
— Игорь, за что нас с Маней хотят убить? Ты знаешь?
Он помолчал.
— Я думаю, как раз за то, за что убивают только в
американском кино.
Она ничего не поняла.
— То есть за что?
— За информацию. Давай спать, поздно уже.
* * *
Утром первым делом Никоненко позвонил Потапову.
— Мне бы поговорить с вами, Дмитрий Юрьевич, — попросил он
жалобным тоном участкового уполномоченного Анискина. — Мне правда очень нужно.
— Приезжайте, — сказал Потапов, — или вы хотите, чтобы я к
вам приехал?
— Нет, нет! — вскричал “Анискин”. — Я сам подъеду!
— Жду, — ответил Потапов и положил трубку.
Кабинет у министра был куда больше, чем кабинет
начальственного Евгения Петровича Первушина, и не столь безлик и казарменно
тяжеловесен. Секретарша тоже оказалась не такой, какой ее представлял себе
Никоненко по голосу в трубке. Ей было лет пятьдесят, и она была похожа на
Маргарет Тэтчер.
Чудеса, да и только.
Потапов не стал принимать милицейского капитана, сидя за
необъятным, заваленным бумагами столом. Вышел и пристроился напротив, за
приставным столиком для переговоров. Столик был длиной метров пять.
— Чай, кофе?
Никоненко не хотел ни чаю, ни кофе.
С утра он напился кофе в компании проходящей по делу Алины
Латыниной. Пожалуй, он проспал бы, если бы она его не разбудила. И даже хуже —
под утро ему по обыкновению снились красочные эротические сны, и, когда она
пришла его будить, он не сразу понял, что это вовсе не продолжение его ночных
фантазий, и долго мычал что-то маловразумительное и подсовывал ее ладонь себе
под щеку, пока она, наконец, не схватила его за нос и этим разбудила
окончательно.
От воспоминаний ему стало жарко.
Потапов посмотрел с удивлением — скулы у капитана покраснели
очень заметно.
— Дмитрий Юрьевич, зачем вчера вечером к вашей подруге
приходил Сидорин?
— Откуда вы знаете?
— Видел.
Потапов засмеялся:
— А еще говорят, что у нас в милиции работают
непрофессионалы! Точно не будете ни чай, ни кофе?
Опять он со своим кофе! Только-только капитан усилием
могучей воли согнал краску с физиономии!
Утром она была совсем другая — непохожая на броненосец
“Потемкин”, свежая, как будто только что умывшаяся колодезной водой. Бриллианты
на пальцах не сверкали хищным блеском, а по-утреннему бодро блестели, когда она
наливала кофе. Очень короткие волосы утратили парикмахерский изыск, и она смутилась,
спросив у него фен. Какой еще фен? Откуда у него фен?!
— Сидорин пришел потому, что вы напугали его до смерти, —
сказал Потапов. — Он решил, что вы собираетесь упечь его в тюрьму, и явился к
Мане, чтобы узнать у нее, как поговорить со мной. Он решил, что спасти его могу
только я.
— От меня спасти? — уточнил Никоненко.
— От вас, — согласился Потапов. — Он был очень удивлен,
увидев меня. Он не знал, что я… у Мани.
— Вы уже решили, как будете его от меня спасать?
— А его надо спасать?
