— Дина Львовна, — сказал Никоненко лениво, — вот тут у меня
все подробненько записано. Это у меня привычка такая, я все записываю. Я перед
вашим приходом листал свои записи, и вот что обнаружилось: с Дмитрием Лазаренко
вы говорили один раз. В присутствии Владимира Сидорина. Один раз за весь вечер.
Если хотите, устроим допрос с пристрастием, вызовем доктора Сидорина, спросим у
него. Он все помнит, уверяю вас. Он и на вечер пришел только затем, чтобы на
вас посмотреть. Если этого мало, спросим у остальных участников шоу. Хотите?
Она готовилась, конечно. Вопрос о записке ее не испугал. Но
превращение Никоненко из табуреточно-тупого милиционера, которого так легко и
приятно было обвести вокруг пальца, в хладнокровного и стремительного охотника
ее напугало.
— Разве, — пробормотала она, — только один раз? А мне
показалось, что весь вечер. Наверное, он сильно меня достал. У вас в кабинете
можно курить?
— Конечно.
Прикуривая, она быстро соображала, как бы ему доходчиво
объяснить, чтобы он понял, что с ней шутки плохи и лучше всего ему от нее
отвязаться.
— Игорь Владимирович, — придумав, начала она, — я говорю вам
совершенно точно, что мои дела не имеют к вашим никакого отношения.
— Это вам только так кажется, — перебил он, не дав ей
закончить, — не надо меня учить, что имеет ко мне отношение, а что не имеет,
Дина Львовна. Скажите, что было в записке, которую вы написали господину
Лазаренко заранее и которую он читал? Это тоже все видели. — Насчет всех он
приврал. — Ведь вы ее написали?
— Я написала Димочке одну записку и бросила ее в Тамарин
ящик. Больше я никаких записок не писала, — сказала она холодно.
Длинная трубочка пепла на ее тоненькой папироске вздрогнула
и упала ей на юбку. Она нетерпеливо стряхнула ее рукой, остался след.
— Дина Львовна, записок было две. И вы, и я это знаем. У
меня нет второй записки, но сейчас приедет ваш Димочка и моментально
подтвердит, что записок было две. Вы же его знаете. Прикрывать вас он не
станет.
— Не было никакой второй записки, — сказала она. — И вообще,
если это допрос, предъявите мне санкцию прокурора, или что там полагается
предъявлять в таких случаях, я вызову адвоката и позвоню Сереже Калинину.
Ох-хо-хо, подумал капитан Никоненко.
Сергей Калинин был знаменитый в Москве банкир и
промышленник, герой телевизионных репортажей и газетных статей.
Итак, на заднем плане появился еще Сергей Калинин. Сережа то
есть.
Ее нужно было успокоить, и Никоненко это сделал.
— Зачем звонить Калинину? — испуганно спросил участковый
“Анискин”. — Не надо, не надо, Дина Львовна! Мы уж лучше с вами сами
разберемся, между собой.
Безупречная Дина почувствовала почву под ногами, потушила
сигарету и села прямее.
— Дина Львовна, — продолжил “Анискин” задушевно, — давайте
мы с вами договоримся так. Мне нет никакого дела до ваших высоких отношений с
Лазаренко. Если они никак не связаны со стрельбой и убийством, я отпущу вас в
ту же минуту, как только вы мне все объясните. Если не объясните, пойдем
официальным путем. Я поставлю в известность прокуратуру, вы — своего адвоката и
Сережу Калинина, и будем мы бодаться до посинения. Опрашивать свидетелей,
сличать почерки, время действия, будем предъявлять вас соседям художника
Шеффера и так далее. Хотите?
— О чем вы говорите? — спросила она с ужасом. — Шеффер?
— Дина Львовна, я знаю, что вы были с ним в самых дружеских
отношениях. Он даже ваш портрет писал. Очень похожий, кстати! Он умер, и из
сейфа в его мастерской пропали драгоценности. Лазаренко был его учеником. На
школьном вечере ваш Димочка читал какую-то вашу записку, а другую записку вы
бросили в ящик. Ну, как? Пока я все правильно излагаю?
Она овладела собой. Она была умна и очень быстро поняла, что
выбор, который предлагал капитан, может быть ей полезен.
Как же она в нем ошиблась, черт бы его побрал!
Непростительно ошиблась!..
— Хорошо, — сказала она официальным тоном, — Арнольд Шеффер
был моим любовником. Мерзкий, отвратительный, грязный и гениальный. Его картины
стоят очень дорого. Он дарил их мне. Вы же понимаете, что просто так спать с
ним я ни за что не стала бы. Кое-какие я продавала, это очень хороший доход. А
Димочка… — она еще больше выпрямила спину и вновь закурила, морщась от
отвращения, — Димочка все время тянул одеяло на себя. Он был, видите ли,
любимый ученик! Арни в конце концов свихнулся от собственного величия, а
Димочка только и делал, что говорил ему, какой он гениальный, великий, чудо
двадцатого века. Арни это нравилось, и он терпел около себя это ничтожество,
эту шлюху в брюках! Я знала, конечно, что у него полно драгоценностей, и не
каких-нибудь пошлых бриллиантов, которых полно в любом магазине, а настоящих,
старинных. Я должна была получить их. Я их заработала, я, а не Димочка! Я спала
с Арни, выносила все его прихоти, терпела его издевательства, потому что я
должна была получить их! А эта… эта сволочь, проститутка Лазаренко украл их у
меня!
— Украл у вас? — спросил капитан.
— Да! — завизжала Дина. — У меня! Потому что это мое, это я
заработала!
— Как он их у вас украл? Из сумочки? — Не следовало говорить
с ней таким язвительным тоном, но Никоненко ничего не мог с собой поделать.
Впрочем, его тона она даже не заметила.
— Арни не придумал ничего лучшего, чем отдать концы на
глазах у этого придурка! Димочка был у него, когда того хватил удар. Он всегда
хвастался перед Лазаренко своей коллекцией, вынимал, раскладывал, поглаживал,
как… как онанист! Сейф был открыт, и Лазаренко был в мастерской, когда Арни
наконец подох. И Димочка взял все! Все!
— Как вы узнали об этом?
— Я встретила его во дворе, под аркой. Я шла к Арни на
очередной любовный сеанс, а Лазаренко попался мне навстречу. Он очень спешил.
Мы иногда встречались, и в мастерской, и просто так, у дома. Он очень, о-очень
спешил! Чуть не бежал, хоть это трудно себе представить! Он украл драгоценности
и уносил ноги, сволочь! Я вошла в мастерскую, увидела мертвого Арни, открытый
сейф и все поняла. Я побежала за ним, но не догнала.
— И вы решили вернуть драгоценности.
— Да. Решила. Это мои драгоценности.
— Дальше, Дина Львовна.
— Я позвонила ему и сказала, что, когда пришла в мастерскую,
Арни был еще жив и сказал мне, что это Димочка его убил. Он поверил, потому что
в последнее время они иногда ссорились, а у Арни был мстительный характер. Он
мог придумать и не такое. Я заявила, что пойду в милицию и расскажу обо всем,
если он не вернет мне драгоценности.
— Дальше.
— Я решила, что звонить ему опасно, потому что он мог
записывать наши разговоры и потом шантажировать меня, и написала ему записку,
чтобы он пришел в школу на вечер и все принес с собой. Ни у кого не будет
никаких подозрений. Мало ли кто туда пришел! В записке я написала, где он
должен оставить портфель.
