Она снова нажала и отпустила. Машина, которая всегда
радостно хрюкала при появлении хозяйки, на ее усилия никак не отреагировала.
Что за дела? У Алины была надежная, дорогая сигнализация,
никогда не ломавшаяся. Иногда она чудила, как сегодня, но по-настоящему никогда
не доставляла ей никаких хлопот.
Оглянувшись на дверь офиса — дверь была в двух шагах, и по
тротуару шли люди, — Алина соскочила со своего асфальтового островка, решив
проверить двери. Бдительность бдительностью, но вряд ли кто-то станет
покушаться на нее средь бела дня на Рождественском бульваре, и жаль будет, если
какой-нибудь идиот решит угнать ее машину.
Двери с правой стороны были заперты, и она, обогнув капот,
перебежала на другую сторону, чувствуя, как стремительно намокают ноги в
стильных лакированных туфлях.
Алина дернула заднюю дверь, которая неожиданно легко
поддалась, и от неожиданности стала валиться на спину, в грязный сугроб.
В углу мелькнула коричневая тень, человек протянул руку, как
будто поддерживая ее, и она почувствовала, как что-то ужалило ее кожу чуть
пониже локтя, и больше ничего не видела и не слышала.
* * *
У Сурковой никто не подходил к телефону, и капитан с трудом
сообразил, что вечером его предупреждали, что сегодня ее повезут в больницу на
какие-то процедуры. Электрофорез, вот как они назывались.
Что за дикое, отвратительное слово.
Никоненко посидел, задумчиво постукивая себя по лбу желтой
телефонной трубкой.
Нужно дождаться Суркову и выяснить у нее, кого она видела в
ресторане. Если все совпадает, значит, Никоненко правильно сложил два и два и в
итоге получил пять. Или одиннадцать.
Это если совпадает, а если не совпадает?
Он был абсолютно уверен, что совпадает.
Еще подумав, он нажал на пластмассовые телефонные уши и
набрал следующий номер.
— Была Суркова, — сказал ему в ухо знакомый врач, — только
что ушла, может, минуту назад или две. А что? Вы ее потеряли?
— Не знаете, она сразу домой поедет?
— На работу ей еще рано, — язвительно сказал врач, —
только-только швы сняли. Тань, ты не знаешь, куда Светка Суркову повезла,
домой? — крикнул он в сторону.
— Домой, — подтвердил он Никоненко. Значит, она вернется
минут через двадцать. Через тридцать” если на проспекте Мира пробка.
Ни через двадцать, ни через тридцать минут, ни через сорок
минут Мария Суркова в свою квартиру не вернулась.
Он долго звонил, от нетерпения перекладывая трубку из руки в
руку. Длинные равнодушные гудки сверлили ему череп.
Что за черт!..
Он снова стукнул по пластмассовым ушам и перезвонил на
работу Алине.
— Вы знаете, — сказали ему там с задумчивым неторопливым
удивлением, — она ушла машину проверить и пока не вернулась. Мы и сами
удивляемся, куда это она…
Ладонь взмокла, и шее стало тесно в вороте водолазки.
Адреналин выплеснулся из засады и занял все возможное место — в голове, в
спине, в ушах.
Значит, все правильно. Значит, капитан не ошибся. Значит,
все-таки сложил два и два и получил свои пять. Или одиннадцать.
Он застрелит ее, хладнокровный, расчетливый и умный. Он
совершенно уверен, что пока опережает капитана на шаг, и, если сейчас у него
все получится, капитан никогда ничего и никому не докажет.
Он ее застрелит, мать его!..
Он прикончит их обеих.
* * *
Маруся не дошла до потаповской “Волги” шагов двадцать, когда
ее провожатую кто-то окликнул с крыльца больницы.
— Я сейчас, — сказала Света, — вы тут посидите пока на
лавочке. Сегодня обещали зарплату дать, так, может, начали уже?..
— Беги, конечно, — сказала Маруся весело, — зарплата — дело
святое.
На солнце было совсем тепло, и лавочка приятно грела спину
через пальто. Вот и весна пришла. Маруся очень любила весну, больше всего на
свете, даже больше Нового года. Ей казалась, что именно весной у нее начнется
небывалая, потрясающая, настоящая жизнь, и окажется, что все предыдущее было
просто подготовкой, репетицией, ожиданием.
В этой новой весенней жизни непременно будет большая любовь
— и непременно до гроба, — добрая собака колли, дом за городом, где с южной
стороны быстрее всего тает снег и пролезает иглами молодая зеленая трава. Еще
будут деревянные качели, девочка по имени Катя, уютный плед и редкий вечер
вдвоем перед телевизором, когда можно забыть о делах и детях, зажечь пошлые
белые свечи, достать из морозильника припасенную бутылку дурацкого полусладкого
шампанского, которое и шампанским-то назвать нельзя, но какое это имеет
значение! Еще будет отпуск на теплом море, розовые детские пятки в белом
горячем песке, смешная панама, загорелая мордаха Федора, доска для серфинга у
него под мышкой, прохладный холл мавританского отеля, взблеск орнамента на
белой стене и загорелый мужчина, радостно улыбающийся безупречной улыбкой.
Маруся открыла глаза, поняв, что у мужчины лицо Мити
Потапова.
Она открыла глаза и оглянулась через плечо. Светы на крыльце
не было, зато по дорожке прямо к ней шел человек в белом халате, надетом поверх
какого-то коричневого балахона.
Она отвела глаза и вдруг посмотрела снова. И узнала его,
несмотря на весь маскарад.
Водитель выделенной Потаповым “Волги” был далеко и, скорее
всего, по своему обыкновению спал, а человек, подходивший к ней все ближе, был
в халате. Ничего подозрительного.
Он весело улыбался, показывая зубы, и в глазах его Маруся
видела свою собственную смерть.
Все. Больше ничего не будет. Ни весны, ни Федора, ничего.
Никогда. Прямо здесь, на деревянной лавочке в больничном сквере через секунду
кончится ее жизнь.
На счет раз.
Маруся поползла по лавочке, перехватывая руками, стремясь
отползти как можно дальше.
Зачем?
— Привет, — сказал человек, подойдя к ней вплотную, — только
не вздумай орать, потому что мне придется пристрелить тебя прямо здесь, а это
некрасиво. — Он говорил и улыбался. — Дай мне руку, Манечка. Любую.
Она смотрела на него расширенными зрачками и все перебирала
руками по теплой деревянной спинке скамейки.
Сегодня первый по-настоящему теплый день.
— Ну, — сказал он тихо и перестал улыбаться. — Что еще за
фокусы?
Резкий укол, как ожог, и — темнота. Оказывается, не быть —
это так просто.
* * *
