— Марни, — невнятно произнес он, когда пальцы ее добрались до самой чувственной части его тела, и он крепко сжал ее ласкающую руку своей рукой. — Не надо, — прошептал он. — Я не настолько хорошо владею собой.
Она опять нашла его губы, пытаясь выразить поцелуем то, на что ей не хватало слов. Поцелуй был такой страстный, что в нем вскипела кровь. И он, словно податливую тонкую веточку, прижал ее стройное тело к своей вздымающейся груди.
И они, как в каком-то первобытном танце, начали свое движение по тускло освещенной комнате к кровати. Он положил ее на золотистое покрывало и нежно расправил длинные волосы, как будто совершал священный ритуал.
Марни лежала неподвижно, наблюдая за ним темными, широко раскрытыми глазами. Когда он заметил ее взгляд, то улыбнулся такой мягкой, бесконечно нежной улыбкой, что вся душа ее рванулась к нему; она улыбнулась ему в ответ и потянула его на себя.
Он повиновался призыву и лег на ее обнаженное тело; он знал, что она в тот момент жаждала полностью подчиниться, отдаться ему.
Их губы встретились и уже больше не отрывались, а ласки их становились все более жаркими, более Интимными. Желание, словно разжимающаяся пружина, все сильнее толкало их друг к другу, все росло и росло. Сердце его, так же как и ее сердце, стучало так, что готово было выскочить из груди.
Они впивались губами друг в друга, но он еще пытался сдерживаться.
Она, словно податливая оболочка, приняла его в себя, позволяя его пульсирующей силе все глубже и глубже проникать в ее тело.
— Люби меня, — прошептала она, изнемогая.
— Я всегда любил тебя, Марни, — хрипло ответил он. — Как ты могла вообще поверить чему-то другому?
— Нет! — взмолилась она и затрясла головой, потому что ей не хотелось слышать этих слов, не хотелось слышать вообще никаких слов, думать о чем-то, в чем-то разбираться.
— Хорошо, ангел мой, — нежно выдохнул он. — Хорошо.
Он продолжал движение, и все вокруг, кроме этого движения, перестало что-либо значить. Их тела слились настолько, что, казалось, исполняли медленную рапсодию любви, а когда наконец пришел ее кульминационный момент, она вдруг почувствовала, как внезапный, прекрасный вихрь страсти вдруг подхватил ее, закружил и увлек куда-то, и она боялась только одного — что этот бесконечный полет когда-то кончится. Она парила и парила среди неземных красот, а потом опустилась, увлекая с собой Гая. Теперь они ощущали, как рябь превращается в волны, волны — в непреодолимый поток, который нес их все дальше и дальше, пока наконец они не оказались в более спокойных водах и не смогли там, обессиленные, отдаться водной глади.
Они долго лежали, и ни один из них не испытывал желания даже пошевелиться. Потом Гай нашел в себе силы соскользнуть с нее; он высвободил одеяло, нежно уложил ее, укрыл и лег рядом.
Он обнял ее, и Марни лежала на его груди, погрузившись в прекрасный отблеск пережитого ею наслаждения, душа ее витала еще где-то высоко-высоко, тело было тяжелым, пресыщенным, а чувства — умиротворенными. Она лежала и слушала, как мерно и спокойно бьется рядом с ее щекой его сердце.
Гай шевельнулся, поймал густой водопад ее волос и нежно обвил ими свои пальцы — он всегда так делал. Потом легко прикоснулся щекой к ее лбу, провел губами по ее волосам и спокойно произнес:
— Расскажи мне о ребенке, которого мы потеряли, Марни.
Ее спокойный и умиротворенный мир сразу развалился на миллион частей.
11
Марни проснулась на следующее утро и обнаружила, что Она одна. Только вмятина на подушке рядом с ней говорила о том, что Гай вообще был здесь.
«Но ведь он был», — с тоской подумала она. Внимательно, настойчиво, безжалостно он сорвал с нее все защитные покровы, тщательно скрывавшие и защищавшие ее вот уже несколько лет, и наконец, от нее осталась только измученная, с кровоточащими ранами женщина, лежавшая под ним.
Теперь он знал все. Она сама ему все рассказала, с горьким отчаянием выплеснув ему правду о ребенке, и он мог в полной мере понять, насколько она была опустошена, в каком смятении находилась после того, что произошло в те несчастные дни.
И если она спрятала тогда все в себе, потому что это было единственным способом справиться с захлестнувшей ее болью, то сейчас, когда приотворилась эта страшная дверь, куда она боялась даже заглядывать, это вызвало двойную боль, двойной гнев, двойное чувство вины за свой собственный непростительный эгоизм. Ведь она сбежала тогда, не подумав о растущем в ней хрупком существе, о зародившейся новой жизни.
Надо отдать Гаю должное. Когда она все это изливала ему, — он крепко держал ее и не выпускал, хотя она, пытаясь высвободиться, боролась с ним, словно дикая кошка.
О, он крепко прижимал ее, все время утешая, ободряя лаской и состраданием. Но он не удовлетворился, пока не выпытал у нее все до мельчайших подробностей.
— Тебе давно надо было рассказать об этом! — сердито заявил он, когда она так зарыдала, что, казалось, все в ней разрывается на части. — Посмотри, как тебе больно из-за того, что ты все это копила четыре долгих года. Посмотри, что с тобой сейчас происходит!
— Как ты обо всем узнал? — спросила она, когда истерика кончилась, и у нее хватило сил говорить.
Она никому не рассказывала о своем несчастном ребенке. Никому. Даже Клэр, когда и с ней приключилась такая же беда.
— Давай просто считать, что я знал, — мрачно сказал он. — Теперь, когда все открылось, Марни, не стоит об этом думать. Видит бог, оба мы достаточно страдали. Больше чем достаточно.
В его голосе она почувствовала какую-то нервную дрожь, и это вызвало в ней новый приступ рыданий. Он теснее прижал ее к себе, она успокоилась и заснула в его объятиях. А проснувшись, обнаружила, что он ушел. И она не знала, что бы это могло означать. А потом ей все объяснил донесшийся издалека отчетливый шум заработавшего мощного автомобильного двигателя. Марни выбралась из постели, схватив простыню, обернула ею свою обнаженное тело и подбежала к окну. Она знала, что звук этот означал, что Гай готовился вывести на трассу одну из своих машин.
Должно быть, всю ночь шел дождь. Воздух был свеж и влажен, умытые клумбы так и сияли под первыми лучами солнца. Она видела, что речушка с большей яростью несет свои воды в озеро. А западнее, за долиной, собирались облака, густые и темные, предвещавшие грозу.
Но над Оуклендсом все еще светило солнце. Розы Роберто казались счастливыми и довольными, они приподняли свои головки и раскрылись навстречу солнечным лучам. Может быть, непогода и не дойдет сюда.
А потом она услышала, что мотор вдруг заработал иначе, послышался грубый рев, который свидетельствовал о том, что Гай уже отжал сцепление и мягко выводил машину со стоянки.
Она часто стояла вот так и ждала, когда он на бешеной скорости промчится мимо в своем рычащем стальном звере, с которого он пылинки готов был сдувать. Она закрыла глаза и мысленно представила себе, как он выводит машину со стоянки на трассу. Каждая едва различимая перемена в шуме работающего двигателя означала изменение ее скорости.
