8
Итак, в следующее воскресенье я, как и обещал, отправился в Дунсинен на файф-о-клок. За десять лет в этом когда-то дорогом моему сердцу доме почти ничего не изменилось, и мы не так уж сильно состарились, несмотря на прожитые годы. Каждый из нас инстинктивно занял свое обычное место: доктор в глубоком кресле, Дороти на диванчике, покрытом ее собственной вышивкой, а я между ними. К чаю, который в Дунсинене заваривали всегда очень крепко, подали все тот же сдобный пирог и те же scones [ячменные лепешки (англ.)]. Мне почудилось, что и разговор наш начался с того места, на котором он прервался десять лет назад. Единственное, чего я не обнаружил, - это своего былого чувства. Хотя и в этом я был не очень-то уверен, судя по умилению, которое испытывал. Но мне было не до выяснения собственных ощущений, заботило меня совсем другое: каким образом объявить о существовании Сильвы?
Как и прежде, самым разговорчивым среди нас был доктор Салливен. Он говорил медленно, сопровождая свои речи широкими взмахами рук, что делало его похожим на священника, читающего проповедь с кафедры. Дороти сидела молчаливая, с той таинственной улыбкой на губах, которая так волновала меня в былые времена. Я отвечал на вопросы старика - в той мере, в какой мне позволяло навязчивое желание высказать свои тайные мысли. Пока Дороти наливала нам по третьей чашке чаю, наступила пауза. Я воспользовался ею, чтобы с дурацкой поспешностью спросить напрямик:
- Скажите, доктор, вы верите в чудеса?
Дороти застыла с поднятым чайником в руке. Ее отец поперхнулся и, захлопав глазами, изумленно воззрился на меня. Доктор всегда был крайне религиозен, религиозен на старый манер, основательно, даже если ему и случалось ожесточенно отстаивать перед своим старым другом епископом Солсберийским теорию Дарвина. Наконец он обрел дар речи:
- Мы должны верить Писанию.
Я покачал головой.
- Нет, я говорю о чудесах, которые происходят сегодня, у нас на глазах.
Он удивился.
- Чтобы я мог ответить вам на это, нужно, чтобы они произошли. Но за всю мою долгую жизнь я лично ни одного чуда не видел.
- А как же Лурд?
Он скептически махнул рукой.
- Позвольте мне усомниться в подобных вещах. Я не папист, и все эти истории католических попов отнюдь не внушают мне доверия. Кроме того, многие врачи, даже убежденные католики, единодушны: большая часть этих так называемых исцелений, даже если предположить, что они имели место, объясняется вовсе не чудом. Резкая активизация обычного биологического процесса под воздействием сильного душевного потрясения - вот вам и объяснение "чуда".
- И никто еще не видел, чтобы отрастала ампутированная нога, - добавила Дороти.
Я взял чашку, которую она протягивала мне, и возразил:
- Прошу извинить, но вы забыли о чуде в Каланде, когда некий Мигель Хуан Пельисер вновь обрел ампутированную ногу по милости Святой девы Пилар Сарагосской.
- Это когда же было? - осведомилась Дороти, предлагая мне сахар.
- В семнадцатом веке.
- Слишком давно. И с тех пор больше ничего?
- Насколько я знаю, ничего, но вот Дэвид Гернет высказал по этому поводу одно весьма существенное замечание: чудеса, сказал он, не так уж редки, просто они случаются нерегулярно - иногда может пройти целый век без единого чуда, а потом внезапно они начинают сыпаться как из рога изобилия.
Я размешал сахар и добавил:
- Не знаю, можно ли это считать началом очередной серии, но одно чудо я, во всяком случае, увидел.
- Чудо? - воскликнула Дороти.
Все-таки глаза у нее были очень красивые, особенно когда она вот так изумленно раскрывала их. Они были голубые, но за этой голубизной, казалось, таился какой-то черный отблеск, который смущал их лазурь - и меня тоже. Они казались странными на этом чересчур правильном лице - таком правильном, что оно на первый взгляд казалось бы банальным, если бы не чистота черт.
- Расскажите! - попросила она.
Ее отец, напротив, не думал изумляться: нахмурясь и покусывая губу, он задумчиво разглядывал меня. Я начал:
- Мне хотелось бы попросить вас о двух вещах: во-первых, поверить в то, что я вам расскажу, а это отнюдь не легко. Во-вторых, не считать меня сумасшедшим. И, наконец, ни одной живой душе не передавать того, что вы сейчас услышите.
- Это уже три вещи! - весело поправила меня Дороти, и видно было, что она принимает мои слова за обычный розыгрыш. - Но все равно, обещаем!
Я приготовился сказать: "Я видел, как лисица превратилась в женщину", но в тот момент, как слова эти готовы были слететь у меня с языка, я вдруг так ясно осознал всю их необычность, что удержался и промолчал. Последовала долгая пауза, в течение которой я наблюдал, как на лицах моих собеседников медленно проступает удивление, а за ним тревога. Наконец я обескураженно покачал головой.
- Нет! - выдохнул я. - Это невозможно. - И, поскольку они явно ничего не понимали, я добавил: - Вы все равно мне не поверите.
Дороти собралась было взять меня за руку, но я отстранился, поставил чашку и встал из-за стола.
- Извините меня, - сказал я. - Боюсь, что глупо испортил вам вечер в самый день приезда. Мне не следовало сегодня заговаривать об этом. Но вы не можете себе представить, насколько я... ну, словом, отступать некуда, теперь мне все равно нужно рассказать вам. Но я понимаю, что без должной подготовки это невозможно. И я чувствую, что вас, Дороти, я должен пока избавить от моей истории, по крайней мере на первых порах. От всего сердца прошу вас не сердиться на меня, но сперва я должен довериться только вашему отцу: иначе мне поступить нельзя.
Дороти не выказала ни разочарования, ни огорчения - только чуть испуганно взглянула на меня. Я засмеялся, чтобы успокоить ее, и сказал:
- Не волнуйтесь так! - хотя мне нечем было подкрепить свой совет. Потом я добавил: - Будет лучше, гораздо лучше, если ваш отец сначала приедет ко мне один. Можно ли, - спросил я доктора, - просить вас снова наведаться в Ричвик-мэнор в один из ближайших дней, если это не слишком затруднит вас?
Я поймал взгляд, которым обменялись отец и дочь, - даже непосвященный понял бы скрытое в нем беспокойство.
- Если хотите, я могу приехать завтра утром, - предложил доктор.
- О, что вы! - запротестовал я. - Это не так уж срочно. Впрочем, вот что, - торопливо добавил я, ибо мне пришла в голову удачнейшая мысль, - не встретиться ли нам сперва в "Единороге"? Вам это не трудно?
- Где угодно и когда угодно, - ответил доктор, и мы договорились о встрече на неделе, утром, до часа аперитива.
- Чтобы нам никто не помешал, - объяснил я.
После обмена преувеличенными любезностями, за которыми каждый из нас скрыл свое изумление или смущение, я откланялся.
