– Не в этом дело! – замотала я головой, замечая, что вино уже основательно потрудилось над размыванием моего мира до одного мутного облака. Язык еще слушался меня, но мозг уже не прикрывал меня, не замалчивал ни одной тайны. – Многие делали аборты. Некоторые вообще по двадцать абортов в год делают – и ничего, спят спокойно. – Я взмахнула рукой и опрокинула полупустой бокал. Вино густой струей пролилось на стол. Темное, красное, похожее на кровь, оно моментально пропитало скатерть и салфетки.
– Оля, осторожнее! Ты как? Может, хватит пить?
– Я в порядке. – Я промокнула вино бумажными салфетками, хотя это было уже неважно. Официант подошел и заменил скатерть, лицо его осталось невозмутимым. – Кстати, ты знаешь, что тебе придется сегодня за все платить? У меня все карты заблокированы. А, да, кстати! Я же их все потеряла, так что я в любом случае бесполезна. Хорошо, что сейчас бизнес-ланч, да?
– Бизнес-ланч уже кончился, – сказала Алина, бросив взгляд на часы. – Вот они, мужики, да? Живешь с ними, а они вообще не ценят тебя.
– Не ценят? Я была его женой, я вышла за него замуж, потому что он сказал, что я могу полностью посвятить себя семье. Ты знаешь, моя мама всю жизнь работала, я ее почти не видела. Только записки на холодильнике. Я хотела быть всегда рядом с моими детьми, я хотела…
– Оля, не плачь! – всплеснула руками Алина. – Хотя… нет, ты поплачь. Поплачь.
– Он мне сказал, что ему неинтересны все эти феминистки. Что он хочет нормальную семью, хочет, чтобы по вечерам за большим столом собиралась семья, чтобы дом – полная чаша. А что вышло? Полная чаша крови? Верочка! Все его ужасы, когда он буквально спал в бронежилете. А однажды он пришел или, вернее, приполз домой весь в крови – его вытащили из машины, избили и отобрали какие-то жутко важные бумаги. Я его потом две недели выхаживала. Я никогда в жизни не могла подумать, что он заставит меня сделать это. Только не он! Только не меня! Зачем тогда вся эта чаша, понимаешь? Зачем нужны эти жертвы, если я не могу родить ребенка, которого дал мне бог? В чем тогда смысл нашей никчемной мимолетной жизни?
– Я тебя понимаю. – Алина пересела ко мне и обняла за плечи. – Понимаю.
– У вас все в порядке? – Официант посмотрел на нас с осуждением. Рыдающие клиентки не входили в их программу, но нам было совершенно наплевать на его чувства. Выгнать он нас не мог, а то, что он сегодня попал, было очевидно. Мы уходить не собирались. Нам и идти-то было некуда. Не показываться же в таком виде Сашеньке.
– Вы нам еще принесите… водочки, – пробормотала Алина. – И водички. Какой-нибудь сладкой. С пузырьками.
– Кола? Спрайт? Фанта? – принялся перечислять он.
– Водки! – бросила Алина. – И уходите!
Я продолжала рыдать, мои плечи вздрагивали, я уткнулась носом в Алинино плечо и так сладко хлюпала. Я не плакала так много лет, почему-то не получалось. Я помню, как молчала и смотрела на красивые деревья, на цветы, на голубое небо, на Дашкину детскую головку и думала, что я смогу жить дальше, что ничего страшного, что я могу продолжать улыбаться, хотя внутри у меня и лежит ампула с ядом, которой бы хватило, чтобы отравить всю мою семью. Я не жаловалась, не высказывала претензий, не обвиняла – уверенная, что ОН все равно не поймет.
Мужчины устроены по-другому. Николай видел, что со мной что-то не так, но считал – пройдет. Ха, было бы странно! Я не разговаривала с ним два месяца, я спала одна, на кухне – тогда у нас еще не было нашего дома. Он купил мне путевку в Сочи, и я уехала, выжаривала себя на солнце, надеясь залечить раны моего тела с помощью жарких лучей. Но не помогало, и я ненавидела себя все больше и больше. Единственное, чего я хотела в жизни – это детей. Я любила быть матерью, у меня хорошо получалось.
Потерять ребенка оказалось куда страшнее, чем пережить любые ужасы, которые мне в красках расписывал Николай. У меня долго не проходили боли. Потом, через год, врачи выяснили, что у меня образовалась миома матки. Операция, восстановительный период, контрольные тесты – все, что происходило тогда, я принимала как расплату за то, что сделала. Николай никогда даже и аппетита не терял. Со свойственными мужчинам черствостью и цинизмом он просто пожал плечами, сказал, что, мол, так надо было, и стал жить дальше, будто ничего не случилось. Будто бы это совершенно ничего не значит. И какие-то причины, обстоятельства, проблемы с бизнесом, неудачные курсы валют – все это может объяснить и оправдать то, что он натворил.
Официант смирился только где-то часам к семи вечера, осознав, что сами мы не уйдем. Я сидела в полусне-полуобмороке и перебрасывалась с серьезно подвыпившей Алиной ничего не значащими словами. Мы заказали тарелку восточной выпечки, всякие хачапури и осетинские пироги. Мы лопали, подшучивая, что теперь-то уж фигуру можно не беречь. Во всяком случае, не сегодня.
– Достало уже делать все, чтобы угодить этим иродам, да? – Алина утащила кусок и демонстративно откусила сразу чуть ли не половину пирога. Я сделала то же самое, запивая острое сырное тесто какой-то ужасно невкусной газировкой.
– А нет у них чая? Эй, официант!
Я взмахнула рукой, и печальный официант подошел и сообщил, что чаю у них полно. Он закатил глаза, услышав, что, помимо бакинского чая, мы желаем еще и коньячку. У него в глазах застыл немой вопрос: а сможем ли мы все это оплатить? Или весь этот кошмар с нашими рыданиями и посиделками кончится еще более омерзительным отказом платить, вызовом администратора или, возможно, даже милиции. Такие вещи частенько происходят в ресторанах с уклоном на живую музыку и богатым выбором недорогих алкогольных напитков.
К восьми часам мы с Алиной были веселыми, как никогда. Я уже с трудом могла дойти до туалета и пару раз падала, спотыкаясь о какие-то провода на полу. Пришли музыканты, они стали настраивать аппаратуру. Ресторан стал наполняться завсегдатаями, мужчинами, которые курили, не переставая пить и есть, и женщинами в коротких юбках с ярким макияжем. Рядом с нашим столом, за высокой спинкой дивана, засела компания смешливых великовозрастных подружек, всем лет по шестьдесят, не меньше. Они праздновали какое-то свое персональное событие – чей-то день рождения, а может, годовщину окончания какого-нибудь университета. Они тоже много пили, шумно смеялись и, таким образом, оттеняли нас. Стало хорошо и легко.
Какие-то мужчины пытались познакомиться с нами, и было забавно, что их совершенно не смутило мое порванное платье и совершенно неадекватное состояние. Скорее даже наоборот – они восприняли это как своеобразный бонус. Пьяная женщина – себе не хозяйка. Николай частенько говорил это про Алину, употребляя при этом нецензурные выражения. Сегодня, определенно, я была куда пьянее, чем она. Я с трудом могла сконцентрироваться и породить членораздельное предложение, хотя бы из трех слов.
– Пошли на хрен! – пробормотала я себе под нос, с удивлением обнаружив, что управлять языком стало еще сложнее.
Задача, поставленная партией, была уже почти выполнена. Оставалось только придумать, как добраться до дома – до рыжего дивана, до капающей из кухонного крана воды, и уснуть. Еще немного – и я уже смогу уснуть, не думая ни о чем. Я надеялась, что Владимир из квартиры ушел. Но я уже забыла, что ключи от двери, ведущей к рыжему дивану, мною утрачены.
