— Кать, ну ты что, так нельзя…
— А как, как можно? Ты хочешь, чтоб она снова в тебя вцепилась намертво? Ты хочешь кинуть к ее ногам всю себя, всю свою жизнь? Так зачем было и удирать от нее, чтоб снова отдаться? А она все равно попытается свое взять, тут уж ты, Верка, не сомневайся! Будет требовать тебя к себе со всеми потрохами и никакую сиделку близко не подпустит! Ты что, не поняла разве? Она сейчас свой этот инсульт таким для себя благом вывернет, что тебе совсем мало не покажется… Прости меня, господи, грешную, — какие ужасные вещи проговариваю…
— Конечно, ужасные, Катька. Как бы там ни было, она моя мать. И ей сейчас плохо. И не говори больше так, ладно? Нехорошо это. Никто не может болезнь для себя благом вывернуть. Болезнь, она и есть болезнь…
— Ой, да ладно, молчи уж, без тебя тошно! Лучше соображай давай, как тебе ее половчее да побыстрее на ноги поднять. Хотя фиг она теперь и подниматься захочет. Но, как бы то ни было, Верка, на мою помощь ты все же рассчитывай. Ага? И не обижайся на меня. Ты же знаешь, я всегда что думаю, то и вслух проговариваю. А тебе я помогу. Но основная тягота все равно на тебе, конечно же, будет. Так что соберись. Иначе не выживешь. Одной такой груз просто не по силам.
— Спасибо тебе, Катька. И в самом деле, что бы я без тебя делала.
— Да ладно. Не рассыпайся. Давай лучше прикинем, как дальше жить. Свою собственную стратегию с тактикой разработаем. Значит, так… Вечером ты после работы — сразу сюда, это само собой. Кормить-стирать, памперс менять. И утром тоже. Вставать, правда, затемно придется, с ночи почти… Ну да это ничего, утрами можно и мне с Александрой твоей повоевать. Ничего! Не захочет целый день мокрой да голодной лежать — подпустит. С капельницей ты можешь с соседкой-медсеструхой с третьего этажа договориться. Надо бы еще невропатолога какого пограмотнее найти да массажиста, может… А вечерами — это уж твоя настоящая голгофа начнется. Вечером она тебя поломает, конечно, порядочно. Хочешь не хочешь, а придется-таки позволить порядочный кусок от себя отгрызть. Ты чего это вдруг побледнела так, Верка? Уж не надумала ли в обморок хлопнуться? Ты мне это брось! Нельзя тебе сейчас в обмороки падать. Не перед кем. Зрителей у тебя сейчас понимающих нет. Один на один ты с этой проблемой осталась, выходит…
— Нет, Катька, никуда я падать не буду, успокойся. Просто мне страшно как-то от наших этих разговоров стало. Понимаешь, не должно так быть, не должно… Ты вдумайся, что произошло-то! Это же ведь мама моя… И ей в самом деле плохо — у нее инсульт! А мы тут сидим с тобой, стратегию с тактикой разрабатываем. Это же все бесчеловечно, Катька! Это же чудовищно, в конечном итоге…
— Что? Что ты называешь бесчеловечностью?
— Отсутствие в себе любви, вот что. Я не человек, Катька! Я не дочь, я настоящее чудовище! Самое отвратительное! Самое жестокое! И мама, наверное, права. Такой большой грех на мне… Не умею я чужого страдания прочувствовать…
— Ну, завелась! А ты вспомни, как жила с ней, пока замуж не выскочила? Как она ломала тебя, требуя к себе любви? Забыла?
— Так она ж не виновата, что ее у меня не было. Это же чудовищно, когда ребенок мать свою не любит…
— А ты никогда не думала, чудовищная ты наша, что жестокое истребование к себе любви есть еще больший на самом деле грех, чем ее напрочь в человеке отсутствие?
— А использование себе во благо чужой любви что, не грех?
— Это ты о чем?
— Это я о муже. Я напропалую пользовалась его любовью и за это отплатила ему черной неблагодарностью! А во мне, выходит, никакой такой любви и нет… Как природное чувство отсутствует напрочь, раз даже мать я не люблю…
— Да не может, не может она, любовь эта, в человеке совсем отсутствовать! Природой так не положено! Во всех людях любовь живет, и в тебе живет.
— Правда?
— А то! Куда она денется-то? Живет, конечно. Только прячется старательно от жестокого материнского истребования, и все. Не любит любовь, знаешь ли, чтоб ее истребовали. Не может она пока в тебе на поверхность выйти. Боится потому что. Вот от этого ты и творишь с переполоху ошибки, и не можешь разглядеть толком, кого из мужиков надо любить, а кого и не надо бы…
— Нет, Катька. Не права ты. Уже разглядела. Да что теперь толку от этого…
— Да ладно, Верка, уж сама в своих мужиках теперь разбирайся, раз натворила делов. А не разберешься, так жизнь сама за тебя это сделает. Она тебе быстренько сейчас покажет, ху из ху. Ой, чует мое сердце, покажет это самое «ху» так, как оно есть…
Глава 7
«Что за привычка дурацкая — хранить нужные бумаги у себя дома! Вот же черт… — в который уже раз досадовал на себя Игорь, паркуя машину на знакомой до последнего квадратного сантиметра маленькой стоянке во дворе, окруженном добротными красно-кирпичными пятиэтажками. — Теперь вот хочешь не хочешь, а придется идти за ними. Бередить и без того больную рану…» Он бы, конечно, ни за какие такие коврижки здесь не появился, но дело того требовало. Нельзя было подводить нужного клиента, срывать с таким трудом выбитый для него контракт. А без подлинного экземпляра нужного ему договора, который преспокойненько лежал в ящике письменного стола, там, в его бывшем жилище, дело с мертвой точки никак не двигалось. Можно было бы и наплевать, по большому счету, конечно, на это самое дело, да он не мог. Не умел он никого подводить, черт побери. Так что сколько ни откладывай со вторника на среду, со среды на четверг и так далее, а проделать этот путь все равно придется. Через заснеженный двор, лестничную площадку, лифт, снова через площадку… И ничего, что каждый шаг отзывается болью в голове, перетерпеть придется. Тем более сегодня уже пятница, в выходной надо поехать в лагерь к Андрюшке, а в понедельник заканчиваются уже все для подписания контракта допустимые сроки… Ладно. Хватит нервничать, как обиженная кисейная барышня. Надо так надо. Тем более и свет вон во всех окнах горит — Вероника дома. И ему совершенно все равно, с кем она там. Да хоть с чертом рогатым…
Дверь квартиры открылась очень быстро, после первого же короткого звонка, но в светлом дверном проеме оказалась не Вероника. Оказался там, к сожалению, тот самый «черт рогатый». Хотя что там говорить — на черта этот парень ну никак не тянул…
— Вам кого? — улыбнулся он приветливо. — Вы ищете кого-то, да?
Вопреки злой решительности, с такими трудами в самом себе взращенной, Игорь растерялся — немного отпрянув корпусом, неуклюже замолчал и застыл на месте, моргая белесыми ресницами. Показалось ему даже, будто он отлетел куда-то в сторону и смотрит на эту картинку издалека — красивая такая картинка… Как первая страница глянцевого журнала. Вот в светлом проеме двери стоит стильный молодой мужчина, щурится лениво взглядом, будто на камеру направленным, и длинная рваная челка с модной небрежностью спадает на глаза, и большой твердый рот капризно чуть опустился уголками. А торс, торс какой! Рельефный, и лепной, и нежно-песочного цвета, будто только что вышагнула эта красота из солярия и застряла совершенно случайно в проеме света…
