Арина была на несколько лет старше и уже прошла через все это. Развелась с алкоголиком, увела у морально неустойчивой женщины непьющего Петю, оформила с ним отношения, поселила четырнадцатилетнюю дочь от первого брака Катю у своей матери, родила Пете дочку Ксюшу и растила ее ко времени переезда уже год. Так и оказались во взрослом дружеском кругу две девочки с одинаковыми именами. Правда, Аринина была Оксаной, и представляли ее: «Ксюша маленькая». А в метрике Лениной стояло – Ксения, и звалась она Ксюшей большой. Когда они выросли, знакомых шокировало, что эти детали опускали. Почему-то возникло чувство, будто от них утаивали истину.
Лена была склонной к полноте невысокой красавицей с отличной фигурой и типично славянскими чертами лица. Арина была женщиной не столь миловидной, но породистой, что часто встречается в рабоче-крестьянских семьях. И очень нервировала окружающих природной стройностью и ростом под метр восемьдесят. Лена – отвратительная хозяйка, с фабрики не вылезала, инженерила – мужчинам не угнаться. А Ксюша большая здоровьем не отличалась. От непрерывного сидения на больничных листах по уходу избавляла злая вороватая нянька. С годами и другие милейшие люди подтянулись. И какую бы должность Лена ни заняла, сколько бы ни получала, денег всегда не хватало. Зато у Арины дом блестел и одуряюще пах едой. Ксюша маленькая не болела ни в яслях, ни в детском саду, ни в школе, ни в институте, ни после него. Мать умела пресекать любые хвори на этапе насморка какими-то отварами. Она талантливо экономила и копила – сберкнижка никогда не пустовала. Арина первой купила телевизор, и Лена с дочкой ходили к ней смотреть фигурное катание. Работала, естественно, поменьше и похуже, но справлялась. И наловчилась вязать варежки, шапки и шарфики из обрывков пряжи. Вообще-то этим по домам занимались работницы и уборщицы – все их чада и домочадцы щеголяли в ярких, полосатых, очень длинных носках. Инженерам свои изделия презентовали по доброте. И только Арина без стеснения опускалась до народа, уподоблялась, но не до конца. Потому что орудовала спицами прямо в кабинете. Лена неодобрительно ворчала, мол, Арина, кажется, не только семью одевает, но и приторговывает самовязом. Однако, когда та приносила в сентябре очередной теплый набор для Ксюши большой, хвалила умелицу и благодарила.
Лена пребывала в одиночестве года четыре и только потом вышла замуж. А на старости лет опять развелась. Арина со своим Петюней надышаться друг на друга не могли. Она уже директорствовала, но все так же вставала в пять утра, чтобы приготовить ему завтрак, а он до пенсии столярничал. И ни одной серьезной перебранки. Разве что, когда она выпивала в гостях лишнего, осуждающе бурчал. Но поскольку сам по мере сил пытался от нее не отставать, то вскоре начинал спотыкаться. И Арина, подхватив его под мышки, волокла к остановке, громко распевая народные песни и требуя: «Петюня, ты вступай вторым голосом». Надо сказать, что по сравнению с Арининым баритоном голос у мужа был первым. Старшая девочка Катя окончила педагогический. Она пошла в мать всем. И через несколько лет они, выпив и съев по полведра за чьим-нибудь юбилейным столом, уносили на плечах своих мужей, гнали впереди хорошо организованный клин Катиных детей и пели, пели. А рядом в ногу шагала Ксюша маленькая, собравшаяся поступать в энергетический институт, почти догнавшая мать с сестрой в росте и весе. Ей еще не давали водки. Но вареную и копченую колбаску она с младенчества самозабвенно любила.
Как все умельцы согреть водочкой зябнущую от жестокости мироустройства душу, Арина утеплялась еще и цыганскими песнями. Будто ей, уютно-семейной и руководяще-партийной, не хватало вольной воли. Советский народ был гораздо интереснее, чем принято думать. Арина добывала на черном рынке пленки запрещенной Аллы Баяновой и врубала первый громадный катушечный магнитофон во всю ивановскую, чтобы сквозь треск и хрип расслышать обожаемый голос. Она презирала стукачей. А когда царственная немолодая уже Баянова появилась на телеэкранах, когда узнали об эмигрантской судьбе, многие оторопело бормотали: «Так мы ж еще году в семидесятом ей подпевали… «Я ехала домой»… И все остальное. Ну дает Арина. Диссидентка чертова».
Лена стала сначала главным инженером, потом директором фабрики. Затем главным инженером управления. Чуть позже его начальником. Арина истово поддерживала молодую дружбу, хотя, конечно, отношения женщин неуклонно стремились от личных к деловым. Но Лене тоже были нужны свои люди на предприятиях, и она сделала Арине неплохую директорскую фабричную карьеру. Той стало некогда вязать, отныне подчиненные бабы дарили ей готовые изделия с заранее обговоренными сочетаниями цветов. Лена подозревала, что Катя и Ксюша маленькая обеспечивают мать заказами, но тогда это было уже в порядке вещей. Ей самой присматривали кабинет в министерстве. И тут сменилась власть. И строй. Потрясенная деяниями новых хозяев жизни, Лена не стала ничего, кроме квартиры, приватизировать. Хотя заводик-другой могла легко. Билась с разрухой и воровством, пока хоть какие-то госструктуры существовали. И вскоре со стоном «Откуда же вы, суки алчные бездарные, повылезали» ушла на пенсию. Арина по возрасту жила на нее уже лет десять.
Ксюша маленькая работала в энергетике, была женой и мамой. Катя переквалифицировалась в детского психолога, сохранила семью, дождалась внучку. Арина, привыкнув к гипертонии и не умерев в ходе операции на почках, все так же вставала с рассветом, драила трехкомнатную квартиру и обихаживала любимого Петюню. Ее идеальная дача кормила три семьи. Она сильно похудела и заметно пожелтела кожей, но была идеально ухожена. С каким цветом волос, с какой прической и маникюром закрыла за собой дверь кабинета на фабрике, те же и возобновляла регулярно на дому у семидесятилетней парикмахерши. Вечерами они с Петюней закусывали горячим ужином по три рюмки водки. Разве что курила Арина с недавних пор сигареты, а не беломор. Она созванивалась и встречалась с «нашими с работы». То вправляла мозги свекровям и свекрам дочерей, то пела с ними, по-русски, по-прежнему, выпив. У нее внуки ходили по струнке: задурит кто-нибудь, отправляли с дневником на недельку к бабушке. И еще она жалела Лену. Та умерла от инфаркта, не выдержав унижения никчемностью.
А месяц назад Ксюше большой позвонила Катя и сказала: «Мама мыла яблоки в ванне. И умерла.
Упала уже мертвая. Придешь на похороны? Она так ничего, только лицо посинело». Ксении Сергеевне не хотелось – отвыкла от этих людей и забыла их. Но Арина была частью памяти о Лене. И она проводила ее в последний путь. И вот Катя позвонила снова: Ксюшу маленькую, давно уже Оксану Петровну, насмерть сбила машина. Невзирая на высшее образование, Арина забивала сознание чушью. Верила, к примеру, что мертвец в течение своих законных сорока дней может потребовать в компанию кого-то из близких. А готова ли была сама, прихватив на тот свет дочь, осиротить внуков и обречь Петюню на жуткие муки? Горчайшая ирония.
Теперь дочь Ксении Сергеевны мерзнет голая в дурацком белом кресле и плачет. Разве так бывает? Разве это не страшилки для малоразвитых и необразованных гражданок? За стенкой лежит в ночном забытьи парень, о котором она всегда мечтала. Им было так хорошо. Завтра она собиралась познакомить его с мамой. Ей жалко Арину, Катю, Ксюшу маленькую, Ксюшу большую, Петюню. Она понаслышке знает эти имена. Но в орбите стрясшейся беды много людей ей неизвестных. И она оказалась с ними, раз ревет, вместо того чтобы спать под боком у любимого. Почему все так глупо и неправильно? Почему чужая смерть гробит ее жизнь?..
