Чтобы не привязать гостей к стульям, не разогреть хорошенько утюг и не начать основательный допрос, Света начала доставать из шкафчика чашки. Вышла в комнату спросить, кто хочет кофе, но ее опередила Лида:
– Ты не знаешь, где Олег?
– Удрал по-английски, – радостно сказала девушка.
И оказалась права. Она не помнила, как они допивали и доедали: сконцентрировалась на том, что не будет разбираться с Димой, пока не успокоится. Он даже выходил проводить троицу до метро. Отсутствовал так долго, что Света успела навести порядок. А когда вернулся, бросился на нее жадно и жарко. Ей расхотелось выяснять, кто у них в фирме кто и почему все так. Однако пришлось ставить будильник на четыре утра. К шести тридцати отчет о самотечных мытарствах был готов.
Настроения этот самоотверженный труд возле разметавшегося Димы не улучшил. У них были медовые полгода. Они не заметили, как их зима превратилась в весну и лето. Не видели города – с работы в квартиру и на диван. Не разумели, что происходит в стране и мире, – телевизор не включали, бегло просматривали ленты новостей в Интернете и сразу все забывали. Про родных почти не думали, и такое сиротство не тяготило. Оба отощали. Одичали. Впору было добавлять «опустились», но не совсем: ванну принимали так часто, как никогда раньше, а Дима еще и брился дважды в день – у Светы была нежная кожа. И вдруг в жизнь вторглись люди. То есть они постоянно были рядом, но влюбленные их не видели и не слышали. Оказалось, со всеми происходило неладное, пока Света с Димой упивались сильными ощущениями, высокими чувствами, ярчайшими красками и великолепнейшими звуками, доступными только им. Хорошая тихая девочка Катя повадилась вслух принародно материть своего парня и виснуть на чужом. Гордая Вера научилась притворяться, будто нет ничего сверхъестественного в том, что ее жених мотается с такой Катей из прихожей на лестницу и обратно, как с наградой за свой выдающийся экстерьер. Подруга стала обшаривать карманы любовника. Димины же друзья вконец утратили смешанные качества рыцарей и десантников, о которых он взахлеб рассказывал Свете.
И перед уходом из дома она не решилась с ним поговорить. Диалог был слишком предсказуем:
– Моей сестре шестнадцать лет, но мама и отчим не боятся оставлять ее одну на ночь.
– А мои родители не хотят, чтобы нервный и чуткий брат страдал от одиночества.
– Мои друзья не являются без звонка, стадом и с пустыми руками.
– А мои приходят, когда душа запросит. Угостят – спасибо, нет – не рассердятся, так посидят.
И вообще, они все эти прекрасные месяцы нежно бубнили, что хотят только друг друга и никого и ничего кроме, потому что все будет меньше и хуже, чем есть. А теперь получалось, без изысканных манер окружающих их счастье невозможно. Без тортика, провались он, означающего не разберешь что. То ли «не хочу быть вам обязанным даже угощением», то ли «жрите и чувствуйте себя людьми за мой счет, нищета бездарная». Еще так недавно Света обижалась, когда к ней приходили со своим. И вот, как говорит бабушка, дожилась за мужиком. Чушь. Не о счастье речь. О чем-то другом. И это надо было сформулировать, иначе они просто разругались бы с таким чувством, что у них есть только желание, но не повод обижаться. На кого? На всех, кто мешал Свете жить так, как она хочет. Чем? Тем, что не уважили. Димина мама не распалась бы на составляющие элементы, позвонив ей. Не надо было «отпрашивать» старшего, только чуть-чуть рассказать о фобии младшего. Намекнуть, что присутствие девушки его смутит. И она на собственном горбу приволокла бы Диму под отчий кров хоть на месяц, вздумай он отказываться. Олегу или Виталику ничего не стоило взяться за телефон. Не надо было просить разрешения заглянуть. Достаточно соврать: «Хотим навестить вас. Не вздумай тратить время и готовить, мы не бутербродов ради, просто соскучились». И Света взяла бы кредит в банке под любые проценты, чтобы накормить их по-царски, и развлекала бы с удовольствием. Обычный коренной русский характер. Но почему-то именно в России не знают, что с ним делать.
9
Мысленно репетировать свои претензии к Диме было тягостно, но Светина голова, казалось, ни на что больше годна не была. И судьба вновь вспомнила про свои штучки – чем хуже дома, тем лучше на работе. Хандрила как-то младший редактор за компьютером, отгородившись от Нинель Николаевны и Павла Вадимовича мрачным и грозным энергетическим полем. Вряд ли они его чувствовали, но на девушку не смотрели – тоже готовили отчеты Пирогову. Света свой уже отдала. Егор Александрович молча кивнул, дескать, идите, я разберусь. Многолетняя привычка волноваться, дожидаясь отметки за контрольную, слегка утихомирила терзания из-за визитов друзей. Она не написала и устно не заикнулась владельцу издательства о романах Елизаветы Алексеевой и Жанны Аранской. Не успела ни рецензии написать, ни дать почитать подругам и собрать их отзывы. Надо было, наконец, заняться делом. Что такое серия женских романов по сравнению с космосом? Пылинка. Но и что такое едва знакомые ей хамы и хамки по сравнению с серией? Полпылинки. И, главное, что такое космос по сравнению со Светой? Кому он нужен, кому интересен, кроме человека.
Но растерянность ее объяснялась не только потерей времени. Девушка училась всегда, везде и на всем. И теперь не была уверена, что обновленным скандалом Кате и Вере, бредящим койкой Лиде и Дине так уж интересны кастрюли и тазы героини Алексеевой. А сдвиги в психике хрупких умничающих чудаков Аранской им вообще до лампочки. В таких состояниях нужен другой автор. Без третьего взгляда на любовь не обойтись, как ни лги себе, что двух достаточно. Света уже поняла: искать можно долго. Самотек изобилен, но мутен, вслепую шаришь. Не попросить ли свою сокурсницу на досуге, коим после замужества являлась вся ее жизнь, что-нибудь написать? На филфаке она баловалась детективами. И даже в них требовала, чтобы женщины высморкали романтические сопли на паркет гостиной, утерли мелодраматические слезы занавеской из натурального шелка и взялись за оружие. Да не за травматику мужей, не за эффектные киношные пистолеты. Даешь автоматы на грудь без силикона, гранатометы на вовсе не хрупкие плечи! Тогда побазарим с настоящими заказчиками голодных обмороков и пластических операций, какие фигуры им по вкусу. Ну, мужики, кладу палец на курок и считаю до трех. Отвечать!
Но глупой лихая знакомая не была. И положительным героем назначала мужчину, который в смертной эйфории орал: «Все равно люблю высоких и тонких! С бедрами и бюстом! Ага, побледнела, сука, дрогнул калаш? Блондинок!!! Да здравствуют девяносто – шестьдесят – девяносто!» Она была против настоящей любви, а не того, что за нее принимают при виде богатого лоботряса или бедного гения. «Сначала кайф, – признавала бунтовщица. – Но потом-то ломка – зависимость от мужчины, бесконечные попытки добиться от него наслаждения. А толерантность растет: нужно, чтобы он посвящал тебе больше времени, все свое время. О, это гораздо хуже, чем алкоголь и наркотики. Их можно купить за деньги. Но это безумие накатило без твоего участия и схлынуло само. И велика милость природы, если твой и его отливы совпали. Насилие, в сущности. Унижение. Все, что не поддается контролю, унижает». Раньше Света морщилась: доколе будет длиться это противостояние украшенных и изуродованных любовью? Может, не в ней дело, а в женщинах? Чем только они не оправдывают свое неумение отдаваться и потребительское отношение к мужчине. Объяви любовь разрушительным наркотиком, презирай зависимость, а под этой коркой гной – не дано. Но, может, посмотреть, как это будет выглядеть в романе?
