Здесь же публика была совершенно другой. В партере, шумя и толкаясь, рассаживались туристы в бесформенных спортивных костюмах и кроссовках, дородные крикливые тетки в затрапезных одеяниях пытались угнездиться на не приспособленных под подобные габариты стульях, дядьки, все, как один, похожие на водителей грузовиков, не удосуживались снять даже кепок. Между рядов сновали услужливые официанты, обнося любителей искусства орешками, сладостями и кока-колой. Свет в зале начал медленно гаснуть, заиграла музыка, но шорох и воркотня не смолкали еще несколько минут.
Первое время созерцание такой непривычной обстановки в зрительном зале увлекало Лику куда больше, чем происходящее на сцене. Округлив глаза, она следила за тянущимися к подносам руками, за жадно жующими ртами. Черт, похоже, Джонсон ошибся и привел ее в Макдоналдс вместо театра. Пирс толкнул ее локтем и протянул программку.
— Это новая постановка, — гордо заявил он. — Знаменитый хореограф со своими революционными идеями. Он, кстати, выходец из СССР и мой хороший знакомый.
— Рада за тебя, — огрызнулась Лика и, не читая, бросила программку на колени.
Мало того, что ей придется часа три созерцать пляшущих человечков, так еще и вокруг будут жевать. Какие тут, к черту, революционные постановки в такой атмосфере?
Однако, как ни странно, действие, разворачивающееся на сцене, ей понравилось. Оно, правда, не имело ничего общего с классическим балетом, к которому она привыкла в России. Напоминало, скорее, танцы, которые разучивали они некогда в драмкружке, только исполняли их профессионалы с известными балетным поклонникам именами. Танцевали артисты босыми. Движения их были подчас угловатыми, ломаными. Больше всего Лику удивило, что у этих юношей и девушек торсы были обнажены, и лишь их скульптурно вылепленные ноги обтянуты иссиня-черным трико. Над сценой вспыхнул столб белого света, сопровождаемый тяжелыми аккордами бас-гитары. Зазвучала музыка знаменитой британской рок-группы. Мощный, пронзительный, несущий свет и гармонию голос певца полился над залом, и откуда-то сверху на сцену полетели белоснежные хлопья. И Лика невольно заразилась восторгом творящегося перед ней волшебства, пробудившего в душе ощущения, которых она не испытывала уже много лет.
Спектакль закончился, и зал взорвался аплодисментами. Лика же не двигалась, пораженная только что открывшимся ей чудом. Это было настоящее искусство, и тем страннее оказалось ощущение, что когда-то, в другой жизни, она уже видела нечто подобное.
— Андреевский! Андреевский! — принялся скандировать партер.
И Лика вздрогнула, испуганная этим неожиданным дежавю.
— Кто это, Андреевский? — наклонилась она к Джонсону.
— Хореограф. Я же тебе говорил в начале, что он русский, — прогудел Пирс, обиженный ее невнимательностью.
Тяжелый занавес чуть дрогнул, и на сцене появилась тонкая легкая фигура в сером костюме и черной шелковой водолазке. Человек стремительно и плавно направился к краю сцены, воздел в приветствии руки, откинул назад царственную седовласую голову, и Лика узнала его. Сердце, отреагировав на увиденное быстрее, чем сознание, екнуло и ухнуло в живот, ладони похолодели, Лика судорожно сжала руками виски. Господи, после стольких лет, почти забытый, почти нереальный, оставшийся в памяти вечно саднившей старой занозой… И вот теперь он здесь — живой, талантливый, такой же стремительный и энергичный, как прежде. Вот только седой. Никита…
В зале затопали, засвистели, загрохотали. Хореограф грациозно раскланялся, перегнулся к толпящимся у сцены зрителям, принимая букеты, передавая их появляющимся из-за кулис танцовщикам. Пирс тронул Лику за руку:
— Давай пройдем за кулисы, поздравим маэстро.
Лика неуверенно мялась у выхода из ложи. Страшно это — совершить такой скачок во времени, и вот так, неожиданно, без малейшей подготовки. И все-таки… Все-таки, если сейчас не воспользоваться случаем, она потом никогда себе не простит… Она решительно тряхнула головой:
— Пошли!
Суровые охранники поначалу не хотели их пропускать. Но Пирс позвонил кому-то по мобильному, и охранники расступились, пропуская их в святая святых. Пирс уверенно вел ее по коридорам, видно было, что он здесь не впервые. Мимо многочисленных дверей, мимо все еще загримированных, недавно виденных на сцене танцовщиков… Лике стало немного не по себе. Мимо протопал, обливаясь потом и обмахиваясь носовым платком, полный мужчина в костюме. Пирс остановился, наконец, перед одной из дверей, быстро переговорил с очередным дежурившим в коридоре охранником, постучался и, не дожидаясь ответа, шагнул в гримерную. Лика, задохнувшись, ступила за ним. Цветы, цветы, цветы — первое, что бросилось ей в глаза. Тщательно составленные букеты и просто огромные охапки… Спертый воздух гримерной был пропитан влажным и душным цветочным запахом. Никита, улыбаясь, направился к Пирсу, дружески потряс протянутую ему широкую ковбойскую ладонь. Лика, не отводя глаз, наблюдала за ним из-за плеча своего проводника. Теперь, конечно, видно было, как сильно он изменился. Черты лица стали резче, заострились, аквамариновые глаза с расширенными зрачками глубоко запали и стали словно еще ярче, светились лихорадочным блеском. Вот только белки были покрасневшими, подернутыми сетью прожилок. Движения его, все такие же стремительные, быстрые, казалось, слегка утратили точность, стали более дергаными. Как будто им, словно марионеткой, двигал за ниточки некто ему не подвластный… Карабас-Барабас, не оставляющий своего подопечного в покое ни на секунду. В целом в облике Никиты не осталось ничего волшебного, сказочного, ни следа от образа прекрасного принца. И этот лощеный моложавый представитель американской богемы, с нервным бегающим взглядом, казался незнакомцем.
— Разреши тебе представить мою спутницу, — заявил Пирс после первых приветственных слов.
Он потянул Лику за руку, заставляя выступить вперед из-за его спины, расплылся в улыбке, вкладывая ее ладонь в протянутую руку Никиты:
— Элеонора Белова.
Никита одарил ее равнодушно-приветливой улыбкой. Научился, значит, за годы жизни на загнивающем западе их фирменной гримасе. Аквамариновые глаза скользнули по ее лицу и вдруг на мгновение остановились, дрогнули зрачки, чуть сдвинулись к переносице узкие, лихо взлетающие к вискам брови. Узнал?
— Никита, ты… Вы меня не помните? — тихо спросила она по-русски.
— Лицо как будто знакомое, — внимательнее вгляделся он. — Что-то крутится в голове… Помогите же мне!
— Москва, восемьдесят первый год, — напомнила она. — Драмкружок. «Алые паруса»…
Конечно же, он ее не вспомнит. Сто тридцать пятая по счету из толпы восхищенных поклонниц… Господи, надо обладать наивностью и апломбом шестнадцати лет, чтобы искренне уверовать в то, что тебя полюбит гений современного танца.
— Лика! — вдруг радостно провозгласил Никита. — Лика, которую все зовут Элеонора!
Неожиданно она оказалась в его объятиях. Гибкие пластичные руки Никиты обхватили ее шею, тонкие бескровные губы прижались к виску. Когда-то она готова была душу дьяволу заложить за этот момент… Лицо его преобразилось, слетела тщательно подогнанная маска, и на секунду проскользнуло то, далекое, любимое, знакомое, забытое.
